"Константин Михайлович Станюкович. Мрачный штурман" - читать интересную книгу автора

- А если засвежеет... Кажется, к тому дело идет! - пугал Иван Саввич.
- Типун вам на язык, Иван Саввич!
- Небось этого не любите! - смеется Иван Саввич.
Но когда суточное плавание корвета, благодаря попутному ветру, бывало
не менее двухсот миль, большая часть семейных людей расцветала.
Экспансивнее других женатых выражал в такие дни свою радость доктор
Лаврентий Васильевич Жабрин, высокий, крупных размеров, видный толстяк, лет
за сорок, с громадным животом, снискавшим ему большой почет и уважение среди
китайцев. Его шаровидное румяное лицо с двойным подбородком, с мясистым
носом, толстыми сочными губами и маленькими, заплывавшими жиром глазками -
лицо с благодушно-довольным выражением уравновешенного человека - теперь
положительно сияло и потому, вероятно, казалось еще ординарнее и глупее, чем
обыкновенно.
Лаврентий Васильевич был совсем обленившийся, зажиревший человек,
идеалы которого давно сузились в рамках маленького, нетребовательного
личного благополучия и ленивого покоя. В течение трех лет плавания он
большую часть времени просиживал на своем постоянном почетном месте, рядом с
местом старшего офицера - на диване, или в приятном и всегда нетерпеливом
ожидании часов еды, или в осовелом состоянии хорошо покушавшего обжоры,
чувствующего ко всем прилив необыкновенного дружелюбия вместе с неодолимым
желанием расстегнуть нижние пуговицы, стесняющие громадный живот, и
подремать, подсапывая и подсвистывая носом, с засусленной сигарой во рту.
Это неизменно блаженное настроение доктора нарушалось лишь тогда, когда
на корвете случались больные. Тогда Лаврентий Васильевич становился
раздражительным и озабоченным. Он терпеть не мог больных, особенно таких,
которые продолжали хворать и после натирания горячим уксусом - этого
излюбленного Лаврентием Васильевичем средства против всяких болезней.
Приходилось, таким образом, беспокоиться и изыскивать другие средства, а
между тем профессиональные познания доктора, по-видимому, были не из
обширных. Он давно не заглядывал в медицинские книжки и предоставлял больше
природе делать свое дело, помогая лишь ей уксусом, горчичниками и касторовым
маслом. Вероятно, потому он отрицал и самую медицину, утверждая, что она еще
в младенчестве, что еще не вполне дознано, как лекарства действуют на
организм, и, следовательно, несравненно, мол, лучше обходиться по
возможности без лекарств.
И обыкновенно добродушный Лаврентий Васильевич серьезно сердился, когда
матрос жаловался на нездоровье.
- Ну, чем ты, каналья, болен? Какая у тебя болезнь может быть? Просто
полодырничать в лазарете захотелось, а? Так ты так и скажи, а то: болен!
- Никак нет, вашескородие... Ломит всего... Нутренности горят,
вашескородие...
- Гмм... Ломит? "Нутренности" горят? - сердито ворчит Лаврентий
Васильевич. - Посмотрим, посмотрим, братец... Покажи-ка язык!
Матрос добросовестно высовывает язык, весь покрытый белой пленкой.
Доктор хмурится. "Кажется, в самом деле болен, шельма", - думает он.
- Так ломит, говоришь ты?
- Ломит, вашескородие.
Лаврентий Васильевич тогда пробует рукой голову, щупает пульс и,
обращаясь к фельдшеру, отважно приказывает:
- Антонов! Натереть его покрепче горячим уксусом да напоить малиной...