"Константин Михайлович Станюкович. Смотр ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

с ним дочь, молодая графиня... И такой моды, братцы, что не может услышать
бранного слова... Сейчас испугается и... в слезы! - проговорил, смеясь,
Курчавый.
В кучке раздался смех.
- Не видала, значит, матросов, вашескобродие! - заметил один из
боцманов.
- Жар-птица объявилась!.. - проговорил какой-то унтер-офицер.
- Пужливая, видно, генеральская дочь, вашескобродие! - насмешливо
сказал кто-то.
- То-то и есть, братцы! - заговорил старший офицер. - И генерал
опасается... Думает, как на корабль приедет, то тут и срам дочке от вашей
ругани... Боцмана, мол, не могут даже при даме поберечься... Беспардонные
черти!
"Беспардонные черти" добродушно улыбались.
- Однако наш адмирал защитил вас, ребята, перед важным генералом...
Привозите, мол, ваша светлость, боцмана не оконфузят!
- Небось доверил, молодца адмирал... Не оконфузим, вашескобродие...
Постараемся! - раздались горячие голоса.
- Так завтра, во время смотра, ни одного боцманского слова, братцы! Я
уверен, что мы покажем себя! - с подкупающей, вызывающей веселостью
проговорил статный и привлекательный Курчавый.
И почему-то он в эту минуту вспомнил, как сильно и
благодарно-трогательно ценили эти люди, обреченные на жестокую флотскую
муштру, даже небольшое человеческое отношение начальства и как много они
прощали человеку только за то, что он считал и матроса человеком.
Вспомнил Курчавый, как берегли его, тогда мичмана, матросы во время
ледяного шторма, вспомнил в эти секунды многое, и вдруг этот блестящий
офицер сильнее почувствовал, как близки ему матросы, и в его голове
пролетела мысль, что они точно к чему-то его обязывают и что, собственно
говоря, и ему можно было бы поменьше драть и бить матросов.
Польщенные доверием адмирала и старшего офицера, которого давно на баке
звали "козырным" за его морскую лихость и любили за открытый добрый
характер, - все, проникнутые добрыми и горделивыми намерениями показать себя
и не оконфузить, дали старшему офицеру обещание.
- Взгляни ты на саму приезжую графиню вроде быдто как на кварту водки -
язык и при тебе, вашескобродие! - промолвил, словно бы подбадривая себя,
один из унтер-офицеров, торопливо обещавший, что на смотру он "ни гугу".
Только старший боцман Кряква раздумчиво молчал.
Это был сухощавый и крепкий старый человек, со скорюченными корявыми
пальцами левой руки, давно сильно помятой высученным марса-фалом, и слегка
искривленными цепкими, жилистыми босыми ногами, со спокойно-лихой посадкой
небольшой ладной фигуры настоящего "морского волка", видавшего всякие виды.
Перешибленный сизоватый нос и отсутствие нескольких передних зубов,
следы тяжелых карающих рук, разумеется, не украшали загорелого, красного и
грубого бритого лица, с короткою щетинкой седых усов и с плешинами на черных
клочковатых бровях, под которыми светились умные, зоркие, слегка иронические
темные глаза. Все повреждения лица имели, впрочем, свою жестокую историю, о
которой Карп Тимофеич Кряква и рассказывал кому-нибудь из матросов, но
только на берегу и когда, после бесчисленных шкаликов, был еще в
словоохотливом периоде воспоминаний, во время которых начальству икалось.