"Константин Михайлович Станюкович. Кириллыч ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

городе по своей воле, пока ее не убило бомбой... Она отчаянная была - ничего
не боялась. Почитай, каждый день к отцу-матросу на батарею бегала... хлеба,
квасу, огурцов, того да другого принесет. "Кушайте, мол, на здоровье". Белье
тоже стирала. Страсть ласковая к отцу была! Прибежит, смеется, зубы белые
скалит и балакает с матросиками... Всем и радостно... Отец, сказывали,
запрещал ей ходить. "Убьют, мол, дура". Так она не слухала... "Я, говорит,
тоже обязана свой город защищать, а бог, говорит, не захочет, меня не
убьют... Уж если тогда он меня спас от генерал-арестанта - значит, и теперь
спасет..." И опять смеется, обнадеживает себя... И к нам на бакстион
забегала.
- К вам зачем?
- А был у нас, вашескобродие, один мичман молоденький... хороший такой
мичман - недавно из корпуса определился. Так она к ему бегала: узнать,
значит, жив ли, почему, мол, в слободку к ей давно не заходил... Вроде быдто
прачки шлялась - тоже и ему белье стирала - и привязалась к этому мичману,
ровно собачонка. Так в глаза и смотрит. Прикажи он, примером, ей стать под
расстрел - стала бы, глупая, вашескобродие... И то ведь бегала на бакстион,
под пулями да ядрами...
- А мичман привязан был к ней?
- Одобрял, вашескобродие, только при других виду не показывал.
Совестился, что к ему девка бегает... И то над им смеялись. Однако, как
услыхал, что ее бомбой убило, как она с бакстиона в город шла, заскучил...
Жалел, видно. Вскорости и сам, бедный, в вылазке голову сложил. Все
просился: "Возьмите да возьмите"... Отвагу показать хотел... Известно, молод
был, не понимал, что сегодня ты цел, а завтра и нет тебя и что соваться
нечего. Суйся не суйся, а час придет - и шабаш.
- А Сбойников узнал, что его прежняя любовница убита?
- Узнал... Я тогда при ем состоял вроде как ординарцем... Очень даже
заскучил... В задумчивости большой ходил, как бы не в себе был... Поди ж ты!
Приверженность-то, значит, осталась, даром что живую сказнить хотел... И
верите ли, вашескобродие, послал меня разыскать покойницу, дал денег, чтобы
похоронили честь честью, и велел клок ейных волос ему принести...
- А матрос-отец жив остался?
- Какое! Его еще раньше дочки штуцерной пулей убило наповал, и не
пикнул... А добрая была эта Машка - царство ей небесное! - продолжал
Кириллыч и перекрестился, глядя на усеянное звездами небо. - И мне, бывало,
когда рубаху постирает, когда свежих бубликов принесет на бакстион... И
всякому матросику рада была угодить. И за ранеными хаживала... Шустрая...
везде поспевала. Положим, грешна она была, что и говорить, а только я так
полагаю, вашескобродие, что за ейную доброту да отважность бог все грехи ей
простил... Даром что женского звания, а живот свой положила за
Севастополь...
Кириллыч примолк и задумался.
- Хо-ро-шо! - протянул он, глубоко вздохнув. - Ишь звезды-то повысыпали
вокруг месяца...
В тишине вечера раздался резкий крик.
- Это дрохва, вашескобродие. Должно, испугалась чего-нибудь! -
промолвил Кириллыч и опять погрузился в молчание.
- Быть может, вы спать хотите, Кириллыч? - спросил я.
- Какой сон? За день-то я отоспался... Ночью только и дохнуть можно...