"Константин Михайлович Станюкович. Добрый ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

бесчувственные, грубые и пьяницы. С ими, мол, трудно добром. Для пользы
службы и для порядка военного судна нужна строгость. Капитанский вестовой,
Лаврюшка, обсказывал нам, как настраивал капитана Перкушин.
- А капитан что?
- Известно что: очень жалел, что ежели нужна строгость, но приказывал,
чтобы никаких утеснениев не было и не наказывали без жалости линьками.
Перкушин обнадежил, что он взыскивает с рассудком и, мол, от намерениев
капитана по долгу службы отступить не может. Одним словом, объегоривал
капитана... С им и левизор и механик - вроде шайки была... Перкушин вводил в
тоску, а те двое "обуродовали" по угольной части, а уж левизор один по своей
части прямо-таки грабил. И харч нам недобросовестный давал... А капитан все
подписывал, что они ни дадут... Верь не верь, а подписывай, коли по
должности своей не понимаешь... Таким манером вовсе обанкрутила доброго-то
капитана шайка. Врут ему как сивые мерины и, как следовает, в глаза
оказывают во всей форме уважение. И со стороны-то всем видно, а капитан
будто ничего не замечает. Одно слово, оболванивают да еще про себя тишком
над капитаном смеются. Вестовые слышат. А раз на берегу в Риве (Рио-Жанейро)
выпивший левизор - башковат был брехать капитану насчет будто бы дешевой
покупки всякого припаса - при мне кричал товарищу: "Я, говорит, что вгодно,
то и делаю по своей части... Какие счета подам... Только спросит: "Верно?" -
"Обязательно верно..." И, не читая, подмахнет... Очень добрый Евген
Иваныч... Ровно дите!" Кричит, заливается... Дескать, как сподручно матроса
обкрадывать. Господам-то смешно, а нам не до смеха было, ваше благородие! Во
всех смыслах с им была тоска... Кровные наши денежки и то левизор зажиливал.
Иди-ка на разбойников искать правды к нашему доброму!.. Однако надо
передохнуть, ваше благородие.


V

- Прошло около года. Переходы мы делали не очень большие. Перкушин
любил закатывать на берег, и потому мы захаживали во многие порты и в
хороших стояли на якоре подольше. И как Перкушин на неделю съезжал на берег,
у нас был словно праздник. Первый лейтенант, исправлявший должность старшего
офицера за Перкушина, ни учениями не допекал, не наказывал людей...
Правильный и по-настоящему добрый человек был. Понимал матроса и не считал
его быдто тварью. Бывало, и слово приветливое скажет, и матрос чувствовал,
что им не брезгует. И по морской части дошлый... И мы, ваше благородие, без
всякого страха, а только чтоб первого лейтенанта не оконфузить, просто из
кожи лезли вон и на фок-мачте, которой заведовал, и на вахтах, когда он
стоял, и ученья, когда за старшего офицера делал не до измора, а много-много
полчаса, а то час... "Вот, мол, какого бы нам старшего офицера!" - толковали
мы, бывало, промежду себя на баке. Тогда и капитан взаправду был бы
добрый!.. И был у нас, ваше благородие, один молодой матросик, Василий
Кошкин, вместе со мной на фор-марсе работал... Лучший был марсовой и
отчаянный в работе. И смирный, робкий был человек, вовсе безответный по
терпеливости, а очень щекотливый к неправде. И, бывало, заговорит со мной,
как жестоко изводит Перкушин людей, чуть не плачет. Большой жалостливости
была его душа, ваше благородие, за людей. Главное - других жалел, самого его
редко пороли, да и с рассудком, потому очень уж он боялся Перкушина и даже