"Константин Михайлович Станюкович. Добрый ("Морские рассказы")" - читать интересную книгу автора

крышки...
- Да как же? - спросил я.
- А так же, ваше благородие. Из-за старшего офицера Перкушина. Очень
даже бесстыжий и жестокий был человек, не тем будь помянут, покойник. Он-то
и был настоящим командиром и разбойником. Над всем волю забрал.
- А Двинский?
- Только хлопал добрыми глазами. И как вышли мы из Кронштадта,
обозначилось, что наш Евген Иваныч вовсе не понимал службы и большого
рассудка не имел и без всякого мужчинского характера... Перкушин словно
заворожил капитана, и весь Евген Иваныч с его добротой был у старшего
офицера в полном повиновении, а быдто со своей амбицией. Шельмоватый и
прельстивый был Перкушин. Вел свою линию. "Как, мол, прикажете?" А
приказывал-то все он. И дока по флотской части был. И, надо правду сказать,
отчаянный и ничего не боялся, ежели, бывало, заштормует. Умел управиться и
не сойдет с мостика, как в шторму наш маленький клиперок бедует и зарывается
в волнах. Подлый был человек, а во всей форме молодчага - распоряжался. С им
и страха не было.
- А капитан что?
- Тоже для видимости стоял наверху и, однако, не мешался. И на ночь
Перкушин всегда, бывало, в бурю капитана упрашивал отдохнуть. Я, мол, все
ваши распоряжения сполню. А какие распоряжения? Раньше и плавал Евген Иваныч
на яхтах, между Петербургом и Кронштадтом. Без старшего офицера он ни боже
ни. И хотел бы, да не смеет. Только почет да что добрый. И сам, сказывали,
не хотел срамиться, идти в капитаны, так отец принудил: "Карьер, говорит,
сделаешь, а мы, говорит, выберем старшего офицера, собаку по морской части,
он, говорит, твой клипер в лучшем виде будет держать и тебя не обанкрутит.
Он с большим понятием помощник тебе будет, и ты его во всем слушай". И
Перкушину тоже адмирал: "Так, мол, и так. Берегите сына и будьте ему
настоящим помощником... Одним словом. А как благополучно вернетесь, говорит,
не в пример выйдет награждение". Старший офицер сам опосля рассказывал
левизору об этом, и вестовой сказывал на баке. Таким манером Перкушин и стал
гнать свою линию, чтобы отличиться. Еще когда стояли в Кронштадте,
готовились, хоть и строг был, а не оказывал всей своей подлости, но как
ушли, по всей форме начал вгонять в тоску. Донимал учениями и требовал,
чтобы матрос вроде как облизьяна летал по вантам и чтобы на секунд не смел
опоздать с парусами или на другой какой работе. И вовсе как на скота смотрел
на нашего брата. За каждую малость приказывал на бак и сам смотрел, как
людей в линьки принимали. И цигарку курит да еще посмеивается. Вовсе без
пыла, а с подлым, жестоким расчетом, спокойно изводил людей и без крика. И
ругался мало. И не очень дрался, воздерживался, особенно при капитане. Но
зато выучивал, ваше благородие, на баке... И такой страх навел, что матросы
вроде как арестанты...
- Да как же капитан не знал, как старший офицер обращается? - спросил
я.
- То-то не знал, ваше благородие. Порка шла обязательно в четыре часа
утра, когда капитан спал.
- А пожаловаться?
- Не смели сперва дойти до капитана. Перкушин застращивал. Только, мол,
пикни. И при капитане он был с матросами ровно лиса... Вовсе обманный был
человек. И настраивал при случае Евгена Иваныча против команды. Они, мол,