"Константин Станюкович. В шторм" - читать интересную книгу автора

совершении туалета, применять законы равновесия тел к собственной своей
особе, Опольев, умытый и одетый, вышел из каюты.
В палубе было сыро, душно и пахло скверным, промозглым запахом
непроветренного матросского жилья. Все люки были наглухо закрыты, и свежий
воздух не проникал. Подвахтенные матросы большею частью сидели или лежали
на палубе молчаливые и серьезные, изредка обмениваясь словами насчет
"анафемской" погоды. Нескольких укачало. Примостившись у машинного люка,
старый матрос Щербаков (он же и "образной", то есть заведующий корветским
образом и исполняющий во время треб обязанности дьячка) тихим, монотонным
голосом читал евангелие, и около чтеца сидела небольшая кучка матросов,
слушавших чтение с напряженным вниманием и не столько понимая смысл
славянского текста, сколько восхищаясь певучим, умиленным голосом чтеца и
его торжественно-приподнятым тоном.
Ступать по палубе было трудно. Она словно вырывалась из-под ног, и
нужно было особое искусство и уменье выбирать моменты, чтобы пройти по
ней.
Кают-компания, обыкновенно в этот час оживленная сбором офицеров к
чаю, теперь почти пуста. Почти все отлеживаются по каютам. Висячая большая
лампа над привинченным к палубе обеденным столом раскачивается во все
стороны под однообразный скрип переборок. Крепко принайтовленные
(привязанные) библиотечный шкаф и фортепиано поскрипывают тоже. Сквозь
закрытый стеклянный люк кают-компании доносится глухой гул ревущего ветра.
Корвет вздрагивает кормой и всеми своими членами, и это вздрагивание
ощущается внизу сильнее. Как-то мрачно и неприветливо в кают-компании,
обыкновенно веселой и шумной!
Всегда резвая и забавная Лайка, неказистая на вид рыжая собачонка
неизвестной породы, с кургузым хвостом, забежавшая случайно на корвет,
когда он готовился к дальнему плаванию в кронштадтской гавани, и с тех пор
оставшаяся на корвете под именем Лайки, данным ей матросами, - она теперь,
забравшись в угол, по временам жалобно подвывает, беспомощно озираясь
мутными глазами и, видимо, недоумевая, как бедняге приспособиться, чтобы
не кататься по скользкой клеенке, которой обтянут пол кают-компании.
Отсутствует, против обыкновения, и Лайкин приятель Васька, белый жирный
кот артиллерийского офицера. Видно, и Ваську укачало.
Одетый в толстое драповое короткое пальто, на диване сидел лишь
старший офицер, плотный, здоровый брюнет лет тридцати пяти, загорелый,
серьезный и, видимо, возбужденный. Он осторожно держал в своей широкой
бронзовой руке, мускулистой и волосатой, стакан с чаем без блюдечка и
подносил его к своим густым черным усам, улавливая моменты, когда можно
было хлебнуть, не проливши жидкости.
- Доброго здоровья, Алексей Николаич!
- Мое почтение, Александр Иваныч!
Придерживаясь за привинченную к полу скамейку около стола, мичман
подошел к старшему офицеру, чтобы поздороваться, и чуть было не навалился
на него.
- Говорят, за ночь засвежело, Алексей Николаич? - спросил молодой
человек, присаживаясь на скамейку около дивана.
- Свежо-с! - коротко отрезал старший офицер.
Он продолжал молча отхлебывать глотками чай, занятый какими-то
мыслями, и через минуту проговорил: