"Константин Станюкович. Утро (Из дальнего прошлого)" - читать интересную книгу автора

с поднятым кулаком.
Но тот отскочил.
В ту же минуту боцман и матрос увидели старшего офицера,
поднимавшегося на мостик.
Тогда Зябликов умышленно громко проговорил притворным обиженным
тоном:
- За что безвинно дерешься, боцман! Не очень-то дозволено
зверствовать! Старший офицер не похвалит!
- Ты... ты утопил Дианку. Ты, подлая тварь! - сдавленным уверенным
голосом прохрипел боцман.
И, погрозив кулаком, бросил на матроса взгляд, полный злобы и
презрения, и пошел вприпрыжку на бак.
Зябликов снова стал оттирать кнехт, но уже больше не напевал и
взглядывал на небо и на океан встревоженными глазами.
Беззаботность с его лица вдруг исчезла.


III

После трех почти бессонных суток и после страшного душевного
напряжения, пережитого трусливым человеком, который должен был скрывать от
людей и опасность клипера, и, главное, свой страх перед смертью, минутами,
казалось, неминуемою, - старший офицер сегодня проспал. Он не поднялся,
как обыкновенно, с командой и не раздражался, упрекая себя.
Радостный, что он держал себя молодцом в бурю и капитан, кажется,
доволен им, что опасность прошла и "Красавец" так хорошо выдержал страшный
шторм, - старший офицер чувствовал себя счастливее и жизнерадостнее и,
казалось, ощутил всем своим существом всю прелесть роскошного утра,
которой прежде не замечал.
Весь в белом, невысокого роста, с длинными расчесанными рыжеватыми
бакенбардами, обрамляющими широкое и скуластое загорелое лицо, несколько
осунутое после шторма, с маленькими глазами и мясистыми щеками, старший
офицер стоял на краю мостика, вдыхая полною грудью чудный морской воздух,
веющий свежестью океана. Он взглядывал и на небо, и на океан и, видимо,
довольный собой и природой, обратился к вахтенному офицеру:
- А ведь чудное утро, Виктор Андреич.
- Прелесть, Павел Никитич! - восторженно воскликнул совсем юный
мичман.
- И океан какой... А ведь какую штормягу задал... я вам скажу!
О шторме, который наводил на старшего офицера трепет и заставлял
уходить в каюту и там рыдать и молиться, чтобы снова скрывать на людях
малодушный страх, старший офицер сказал несколько небрежным тоном и,
самодовольно улыбнувшись, прибавил:
- Небось, Виктор Андреич, сердце ёкало?
- Совсем перетрусил... До стыда трусил, Павел Никитич! - ответил
мичман и, считая себя бесконечно виноватым за то, что он такой трус,
смутился и покраснел.
- Ничего... Попривыкнете, Виктор Андреич, - покровительственно сказал
старший офицер. - И я в первый свой шторм, который испытал, когда был
мичманом, вспоминал бога. Однако посмотреть "убирку"... И то проспал