"Октавиан Стампас. Цитадель ("Тамплиеры" #3) " - читать интересную книгу автора

остальными. Синан не владел тайнами неба и земли, он всего лишь знал
несколько ядовитых и целебных трав. От твоих настоев, старик, мне тоже
иногда хочется плакать, иногда смеяться, иногда мне кажется, что я летаю по
облакам, как знамя Пророка. Иногда мне даже кажется, что я - это не я.
Может быть, это ты подсказал ему некоторые из своих секретов? Если бы ты не
спас меня, я бы мог подумать, что вы заодно с ним, что ты находишься у него
в услужении и помогаешь ему своими дурманящими, усыпляющими настоями
поддерживать его власть.
Ведь если разобраться, замок Алейк - это сновидение. Сновидение и
ничего больше.
Но не эта мысль тяготит мое сердце. То, что рай Синана был подставным,
понять было трудно, признать еще труднее. Но есть мысль намного, намного
страшнее, есть мысль намного глубже. У меня начинает кружиться голова,
когда я лишь представляю себе, что нет не только синановского рая, но
никакого рая вообще. Нет никакой награды после смерти и наказания тоже
никакого нет. Нет бога кроме Аллаха, но и Аллаха тоже нет. И чей тогда
пророк Магомет? Что ты на все это скажешь, старик? Ты ведь упоминал о своих
молитвах, о своих непрерывных молитвах. Кому ты молишься, старик?
Все это произносилось с пеной на губах в лихорадочной спешке, как
будто юноша спешил выговорить все эти ужасные слова, пока он не сметен
каким-нибудь камнепадом, ниспосланным волею оскорбленного Создателя. Но
ничего не произошло. Ровным счетом ничего. Ответом на горячечные откровения
выздоравливающего ассасина была тишина. Он приподнялся на локте, пытаясь
рассмотреть, что там происходит в углу, где стояло ложе хозяина хижины.
Несмотря на то, что глаза Исмаила достаточно освоились с мраком, на этот
раз ничего рассмотреть ему не удалось. Какая-то бесформенная куча шкур или
все же это спящий человек? Больному показалось, что он слышит некое
сопение.
- Эй, старик! - позвал он негромко, и в ответ услышал приближающиеся к
берлоге шаги, кто-то неторопливо и тяжело спускался по тропинке, ведущей ко
входу, скрипя базальтовым щебнем. На секунду Исмаилу стало не по себе,
мелькнула мысль о людях Синана, которых тот вполне мог отправить по следам
исчезнувшего тела. Но страху его не суждено было продолжаться долго. Полог
хижины, состоящий из двух потертых и засаленных оленьих шнур, раздвинулся.
В этот момент Исмаилу показалось, что сопение там, в углу, усилилось, он
зажмурился и помотал головой. Во время этой примитивной очистительной
процедуры старик успел войти в хижину, добраться до своего ложа и
расположиться на нем, громко сопя.
Итак, сделал вывод Исмаил, он ничего не слышал. Это вполне устраивало
его. Внезапная вспышка болтливости, эта истерическая исповедь, была,
конечно же, проявлением слабости, может быть последним проявлением болезни,
и чем меньше у нее было свидетелей, тем лучше. Достаточно того, что ему
самому перед собой будет стыдно. Интересно, что она, эта истерика, принесла
огромное облегчение, душевная хворь, бывшая следствием телесных травм,
вместе с потоком слов изошла из него. Был вскрыт застарелый внутренний
нарыв и теперь Исмаил чувствовал себя собранным и сильным. Твердость и
спокойствие ощутил он в своем сердце. Старик словно почувствовал это, и
перестал потчевать его своими снадобьями, да и во всех прочих отношениях
оставил тоже. Они почти перестали разговаривать. Их беседы и раньше мало
напоминали словоизвержение, теперь они могли по целым дням не обменяться и