"Иван Фотиевич Стаднюк. Человек не сдается " - читать интересную книгу автора

И вот он - дачный поселок, в котором разместился штаб. Разыскал домик
политотдела. Но застал там одного писаря - не знакомого Маринину солдата в
очках. Писарь сказал, что все политотдельцы в полках, а полковой комиссар
Маслюков вот-вот должен приехать. Когда писарь узнал, что Маринин прибыл из
резерва "для назначения на вакантную должность по усмотрению командования
дивизии", то посоветовал, не теряя времени, идти в четвертую часть штаба и
предъявить там предписание, чтобы "стать на довольствие". [167]
Очень пожалел Петр, что послушался совета писаря. Начальником четвертой
части оказался Емельянов. Тот самый капитан Емельянов, который под деревней
Боровая в конце июня срывал с себя знаки различия командира Красной Армии.
Только теперь он уже стал майором.
Как ни странно, встретил майор Емельянов младшего политрука Маринина на
первый взгляд радушно. Выслушал рапорт, посмотрел предписание и усадил на
табурет перед своим столом.
- Что же мы будем делать? - озабоченно спросил Емельянов, потирая
пальцами высокий лоб.
Петр уловил фальшь в голосе майора и напряженно смотрел в его
увертливые глаза - холодные, бесстрастные и действительно встревоженные.
Отведя взгляд в сторону, Емельянов забарабанил пальцами по столу.
- Понимаете, какая петрушка... Использовать вас нет сейчас никакой
возможности...
Петр молча смотрел в красивое, уже без бакенбард, как было в июне, лицо
Емельянова. Красивые, полные, четко очерченные губы под смоляного цвета
усиками. Но какими-то деревянными были эти губы. Кажется, все детали
точеного лица Емельянова жили самостоятельно. Глаза его не подтверждали
того, что он говорил. Усмешка, в которой вытягивались губы, не передавалась
глазам. Вроде кто-то другой выглядывал сквозь глазные щели из этого
человека.
- Я политработник, - наконец заговорил и Маринин. - Нет места в газете,
пойду в роту...
- Да не в этом дело, - Емельянов от огорчения сморщил лицо. -
Понимаете... вы были в окружении, вышли оттуда без удостоверения личности. И
непонятно, как еще уцелел партбилет...
- Это что, недоверие? - холодно спросил Петр, еще более насторожившись.
Емельянов передернул плечами, помедлил, всем своим видом подтверждая,
что Маринин понял его правильно. Потом сказал:
- Давайте не будем усложнять этот вопрос. Я вам советую возвратиться в
резерв политотдела армии, а там решат, где вас лучше использовать.
- В резерве мне делать нечего... А во-вторых, я зашел к вам только для
того, чтобы включили меня в [163] строевую записку. А где служить буду -
начальник политотдела решит...
- Зря, зря вы горячитесь, - миролюбиво ответил Емельянов. - Я ведь тоже
здесь что-то да значу... И боюсь, что все-таки вам придется...
- Вам нечего за меня бояться! - вскипел вдруг Маринин. И, гневно глядя
в глаза Емельянову, уже не владея собой, со слезами в голосе твердо
выговорил: - Я никогда в бою не трусил, никогда не снимал с себя формы, в
которую меня одела Родина, не бросал с этой формой документов, как это
делали некоторые военные за Минском...
Ни Емельянов, ни Маринин не видели, что в полуоткрытых дверях стояли
Маслюков и Рябов, прислушиваясь к их разговору.