"Иван Фотиевич Стаднюк. Исповедь сталиниста (про войну)" - читать интересную книгу автора

завтрашнее наступление. Я опоздал к машине, и теперь надо было идти на
передовую пешком.
В это время налетели "юнкерсы"...
После бомбежки, когда проходил близ землянки майора Селезнева, увидел
такое, что вспоминать страшно. От прямого попадания бомбы погибли все - и
майор, и переводчик, и пленные, и бойцы-конвоиры... С тяжким сердцем вышел
я из леса и напрямик, через поле неубранной ржи, побрел в сторону
передовой, усыпая путь золотыми слезами зерна. Они падали на серую
колчеватую землю, как только рука прикасалась к колоскам. Это плачущее
поле усиливало лежавшую на душе тяжесть. Думал я и о том, что майор
Селезнев прогнал меня от гибели.
В штабе полка, замаскировавшемся в заросшем мелколесьем овражке, узнал,
что прибыло пополнение - несколько маршевых рот московских ополченцев - и
что сейчас перед ними выступает полковой комиссар А. Я. Гулидов. Через
минуту я уже был в недалеком перелеске, где ждали ночи ополченцы. Гулидов
тут же приказал мне с наступлением темноты отвести две роты ополченцев в
батальон и "отвечать за них головой". Вид ополченцев меня несколько
смутил: многие были с бородами, в очках; все они казались мне,
двадцатилетнему, стариками.
Но когда на второй день на рассвете после короткой артподготовки мы
устремились к задернутой туманом речке, ополченцы показали себя молодцами.
Они вплавь и вброд перебирались через Царевич, четко выполняли команды и
обходили оживавшие пулеметные немецкие гнезда. В атаку поднимались дружно
и бесстрашно...
Уже на четвертый день боев в батальоне я остался единственным кадровым
политработником, а среди командного состава - несколько сержантов.
Положение усугублялось еще и тем, что начались ливневые дожди,
затруднявшие подвоз боеприпасов и продуктов, а также эвакуацию раненых.
Наступление захлебнулось.
Не могу не вернуться к тем чувствам, которые вызвал первый услышанный нами
залп "катюш". Помню, когда поднялись в очередную атаку, вдруг сзади что-то
могуче и оглушающе загрохотало и над нашими головами к вражеским позициям,
исторгая пламя, с ревом устремились невиданные длинные снаряды. От
неожиданности мы упали на землю.
Когда вернулся в штаб дивизии, узнал, что к нам прибыл еще один газетчик -
политрук Касаткин, назначенный секретарем "дивизионки". Его тоже послали
"обеспечивать атаку" батальона, и с передовой он уже не вернулся...
Наконец приехал старший политрук Михаил Каган с печатной машиной,
закрепленной в крытом кузове грузовика, и мы (пока вдвоем) стали выпускать
солдатскую многотиражку "Ворошиловский залп". Началась ничем особым не
примечательная работа фронтового газетчика, неразрывно связанная с боевой
судьбой 7-й гвардейской стрелковой дивизии.
Вскоре появился у нас еще один сотрудник. Я буквально нашел его в лесу:
случайно наткнулся на красноармейца, который сидел на пне и играл сам с
собой в шахматы. Увидев меня, он испуганно вскочил, поднял лежавший рядом
карабин, повесил на плечо, заправил под ремнем гимнастерку и виновато
заулыбался.
- Кто такой? - спросил я, глядя в его широкое крестьянское лицо,
настороженные серые глаза.
- Красноармеец Вересов! Посыльный медсанбата седьмой гвардейской!