"Иван Фотиевич Стаднюк. Исповедь сталиниста (про войну)" - читать интересную книгу автора

обороны эту "практику" отменили, особенно по отношению к командному
составу, которому предписывалось управлять полками, батальонами и ротами
со своих командно-наблюдательных пунктов, а "личным примером" поднимать
бойцов в атаки только в исключительных, оправданных обстановкой, случаях.
Многое, виданное и испытанное мной в те летние месяцы 1941 года под
Ярцевом, я передал своему собирательному литературному герою Мише Иванюте
(роман "Москва, 41-й"), сюжетно сместив и изменив некоторые события во имя
композиционного построения романа.
Особенно запомнился один непридуманный день, когда в лесу под Рядынями по
приговору военного трибунала расстреливали начальника артиллерии 64-й
дивизии майора Гаева, который якобы надлежаще не организовал
артиллерийскую поддержку наступления стрелковых полков, что в зачитанном
нам приговоре квалифицировалось как "беспечность, граничащая с
предательством". Только спустя более тридцати лет, когда ко мне на дачу в
Переделкино приехал бывший комиссар нашей 64-й (потом она стала 7-й
гвардейской) стрелковой дивизии А. Я. Гулидов, я узнал от него, что майора
Гаева расстреляли безвинно, ибо дивизия к тому времени не по его вине была
не обеспечена средствами проводной связи и артиллерийские дивизионы и
батареи оказались неуправляемыми. Но трибунал выполнил свою страшную
"функцию", как меры устрашения для всех нас - по приказу высшего
командования. Никакие телеграммы-протесты командира дивизии полковника А.
С. Грязнова Военному совету фронта не помогли.
Тяжко видеть расстрел человека, пусть до этого он и не был мне знаком. А
каково его друзьям, давним сослуживцам? Краем глаза я видел, как тряслись
губы и катились по лицу слезы у майора Селезнева, стоявшего в строю
неподалеку от меня. (До войны, как потом я узнал, Селезнев и Гаев жили в
Смоленске в одном доме, дружили семьями.)
...Когда все было кончено и подана команда разойтись, я последовал за
Селезневым, зная, что сейчас он начнет допрашивать трех пленных немцев,
которых, как я видел, приконвоировали к его землянке, - надеялся записать
что-либо интересное в блокнот для газеты. Я, новичок в дивизии, полагал,
что майор Селезнев возглавлял разведотдел, и даже написал так в "Правде",
в статье, посвященной сорокалетию Смоленского сражения. На статью
откликнулась жена Селезнева и сообщила мне, что он был интендантом. Почему
же занимался с пленными, не знаю до сих пор.
Но вернусь в тот страшный день. Я шел в десятке метров сзади майора
Селезнева, видел, как он вытирал платком слезы, и мне тоже хотелось
плакать. Да и чувствовал, что делаю что-то не то и не так. Зачем лезу к
человеку со своими журналистскими делами в такую трагическую минуту?..
Спустились в овраг, поднялись на его противоположную крутизну, к землянке,
где сидели под сосной пленные немцы, а их караулили два вооруженных бойца.
Навстречу майору вскочил со складного стульчика лейтенант-переводчик в
очках - доложил, что к допросу готов. Тут я и сунулся к майору: попросил
разрешения присутствовать в качестве представителя газеты. Селезнев,
высокий, крупнотелый, посмотрел на меня печальными, покрасневшими от слез
глазами и вдруг разразился матерной бранью, посылая меня ко всем чертям.
Я был ошеломлен, оскорблен... Взыграло самолюбие. Круто повернувшись
кругом, побежал искать комиссара дивизии Гулидова. Не нашел. Землянки
политотдела тоже были пусты: большинство политработников во главе со
старшим политруком Аркадием Поляковым уже уехали в полки "обеспечивать"