"Иван Фотиевич Стаднюк. Война (книга 2)" - читать интересную книгу автора

и решит. Ведь не зря же возродилось в нем все прошлое и так яростно
слилось с тем новым, что вспыхнуло и заполыхало... А как она, Ольга? Ведь
не беспричинно лучились ее глаза, цвела улыбка и переливался лаской
голос...
Было жутко и радостно. Боялся отвечать на встававшие перед ним
вопросы. Нет, не отмщения он жаждал, не попранное самолюбие владело им -
эти чувства давно в нем умерли. Сейчас он болел той тяжкой возвратной
болезнью, которая в его возрасте без следа уже не проходит. И ни на что
спасительное невозможно было надеяться, хотя во всех трудных случаях жизни
Сергей Матвеевич всегда на что-то уповал. Впрочем, еще светила одна
маленькая надежда, связанная с визитом в семью Ольги. Он полагал, что
после знакомства с ее мужем генералом Чумаковым чувство мужской
солидарности и долг элементарной порядочности, возможно, возьмут верх и
подавят другие чувства. Но Федор Ксенофонтович неожиданно отбыл куда-то в
Западную Белоруссию. Визит к Чумаковым не состоялся еще и потому, что в
конце субботнего дня в номер гостиницы "Европейская", где остановилась
семья Романовых, позвонила Ольга и сообщила прискорбную весть о смерти
Нила Игнатовича Романова. В тот же вечер она с дочерью Ириной уезжала в
Москву.
Сергей Матвеевич запечалился и, не кладя телефонной трубки, начал
умолять Аиду поехать с ним на похороны, прекрасно понимая, что она не
сможет этого сделать из-за сына. В другое время он и сам не поехал бы
хоронить столь далекого родственника, пусть и глубоко почитал генерала
Романова, виднейшего представителя их фамилии. Но сейчас... И сам
внутренне содрогнулся от того, что, услышав о смерти не чужого ведь
человека, начал убиваться по нему все-таки с долей притворства, понимая,
что представляется возможность какое-то время побыть рядом с Ольгой.
И Сергей Матвеевич, озадачив Аиду своей ранее не выказываемой
привязанностью к покойному Нилу Игнатовичу, уехал на вокзал.
Когда сели в поезд, он, взглянув на опечаленную и подурневшую от слез
Ольгу, почувствовал себя гадко. Было стыдно перед самим собой, перед
оставленной в Ленинграде Аидой, которая искренне встревожилась
переживаниями мужа и даже всплакнула, пряча в нагрудный кармашек его
пиджака успокаивающие таблетки. Сидя в купе мягкого вагона напротив Ольги,
он страшился мысли, что та вдруг догадается об истинной причине его
поездки в Москву... И замкнулся, поугрюмел, терзаемый совестью и недобрыми
предчувствиями. Не было разговора о прошлом, не донимали друг друга
расспросами, хотя в купе они были только втроем. Дочь Ольги - Ирина, юная
и красивая до неправдоподобия, - молча сидела у открытого окна и,
размышляя о чем-то своем, немигающими глазами смотрела, как за вагоном
наливалась синевой белая ночь.
Ольга горевала о покойном Ниле Игнатовиче и овдовевшей Софье
Вениаминовне, вспоминая, как они когда-то заменили ей отца и мать. А
Сергей Матвеевич все больше страдал от сгущавшегося в душе мрака. Утром,
когда они вышли из вагона, Ольга заметила его потемневшее, осунувшееся за
ночь лицо и, взяв под руку, с певучей лаской сказала, словно ребенку:
- Милый Сереженька, зачем ты так убиваешься?.. Ну что поделаешь? Нил
Игнатович прожил дай бог нам столько!..
У Сергея Матвеевича от стыда навернулись слезы. И в то же время
просквозившая в словах Ольги жалость к нему и сам ее голос, звучавший для