"Освальд Шпенглер. Пессимизм ли? Ответ моим критикам" - читать интересную книгу автора

лишь к тому, чтобы иметь убеждение, морального оправдания для своей
бездеятельности. Они ведут бесконечные дебаты, сидя в своих углах, для
которых они рождены. Пусть они в них остаются.
Что, собственно, следует из того факта, что перед нами не измеряемый
тысячелетиями прогресс "человечества", для которого мы сочиняем какую-нибудь
программу, не рискуя, что действительность внесет в нее поправки, - а
несколько веков фаустовской культуры, исторические контуры которой мы видим?
Пуританская гордость Англии говорит: все предопределено, -
следовательно, я должна победить. Другие же говорят: все предопределено и к
тому же так прозаично и так далеко от идеала, - следовательно, нет смысла
браться за дело. Но таковы уже задачи, еще оставшиеся для нас, людей Запада.
Перед людьми действия это открывает величественные горизонты; но, конечно,
для романтиков и идеологов, которые не могут осмыслить свое отношение к миру
иначе, как сочиняя стихи, рисуя картины, строя этические системы или изживая
какое-нибудь торжественное миросозерцание, это безнадежная перспектива.
И здесь я открыто выскажу мою мысль, какой бы крик ни поднялся по этому
поводу: у нас переоценивают искусство и абстрактное мышление в их
историческом значении. Как ни существенна была их роль в их великие периоды,
всегда существовало нечто более существенное. Вопрос о ценности науки
поставил Ницше. Наступает время поставить вопрос также о ценности искусства.
Эпохи без истинного искусства и философии все-таки могут быть могучими
эпохами; этому нас научили римляне. Но, конечно, для идеалистов это есть
вопрос жизни и смерти.
Но не для нас. Мне говорили, что без искусства не стоит жить; я отвечаю
вопросом: для кого не стоит? Я лично не хотел бы прожить свой век в Риме
Мария и Цезаря скульптором, моралистом или стихотворцем, или членом
какой-нибудь секты, которая, сидя в своем углу, литературным жестом выражала
презрение римской политике. К великому искусству нашего прошлого - ибо
современность его не имеет - никто не стоит ближе меня; я не хотел бы жить
без Гете, без Шекспира, без древних архитектур; каждое произведение
благородного искусства ренессанса волнует меня именно потому, что я вижу его
границы. Бах и Моцарт для меня превыше всего; но отсюда вовсе не следует,
что необходимо называть художниками и мыслителями тысячи пишущих, рисующих,
философствующих обитателей наших столиц. Нам грозит опасность, как бы все
эти бессильные, женственные, ненужные "движения" не были приняты за
действительную потребность и даже более того - за потребность времени. Я
называю это художественно-ремесленным миросозерцанием. Архитектура, живопись
и поэзия, как художественное ремесло, религия, как художественное ремесло,
политика, как художественное ремесло, даже миросозерцание, как
художественное ремесло, - вот что поднимается зловонным туманом над всеми
этими кружками и союзами, кафе и аудиториями, выставками, редакциями и
журналами. И все это требует не просто терпимого отношения к себе, это
притязает на господство, это называет себя немецкой культурой; это стремится
указывать пути будущему.
Но даже и здесь я еще вижу задачи, только не вижу людей, - людей,
которым они были бы по плечу. Создание немецкого романа есть одна из задач
нашего века; до сих пор мы имеем только Гете. Но для романа нужны личности,
выдающиеся по энергии и широте кругозора, выросшие среди крупных дел, люди с
возвышенным взглядом на вещи и с большим тактом. У нас все еще нет немецкой
прозы в том смысле, как есть английская и французская. Все, что мы имеем до