"Александра Созонова. Полдень Брамы " - читать интересную книгу автора

Перестал барахтаться, трепыхаться, сбивать лапками масло, как та
настойчивая лягушка.
(Но все-таки интересно, к чему эти ужимки и игры? Отчего бы сразу,
по-честному не сказать мне "пошел ты!", не дразня и не распаляя?.. Скучающая
садисточка, должно быть, - моя судьба.)
Писать же в стол, для себя... Если только - очень большую, очень
просторную вещь, но никак не сценарий с его узкими рамками.
Люблю свободу во всем.
Раньше делал так: просто садился за стол и выпускал из головы вереницу
свободных ассоциаций, подставляя под их водопад услужливую шариковую ручку.
Свобода у них разнузданная, почти вакхическая. Выпустив все, отстранялся,
отодвигался, разглядывал с интересом. Ассоциации, едва ступив на бумагу,
заводят хоровод, держась за руки и пританцовывая. Сильные задают темп,
слабые тянутся следом, мелко перебирая ногами. А посредине, в их
коловращении, ритме и гаме вырастает Нечто... Что это? Откуда взялось?
Сверху - от дыхания даймона-вдохновителя, снизу - от интимных погребов
подсознания, извне - от уколов и ароматных ветров природы? Не знаю.
Взращенные на моей боли, ассоциации крепки, как выдержанное вино, и крепко
хранят тайну.
От их вина голова кружилась, и мир расширялся. Стены комнаты
разбегались во все стороны.
Позднее перестал опьяняться, обретя некую зрелость и ответственность.
Пришло ощущение, что я не пишу, но дописываю. Все, что творится вокруг
меня - недо... Недодумано, недосказано, недослеплено. Инерция оборванной на
середине песни заставляет шевелить пером, и усиленно вглядываться внутрь, и
озираться по сторонам.
Впрочем, в последнее время я ничего не пишу. Кроме писем Альбине. Весь
мой творческий потенциал уходит ныне в эти обильные еженедельные листки.
Пишу под копирку, ибо мысли и образы, которые рождает во мне наш
удивительный диалог, когда-нибудь вольются в плоть книги, давно ожидаемой.
Главной и единственной моей книги, как я понимаю.
У Пигмалиона ожила одна Галатея. Нескольким каменным девушкам он при
всех усилиях не смог бы вымолить жизнь. Так и я, наверно, полностью
выскажусь, выложусь, вдохну душу лишь в одну книгу.
Только вот необходим толчок для ее написания. Болевой толчок, и очень
сильный, это я знаю по опыту. Не потому, что творчеством мы зачастую
пытаемся заглушить голоса внутренних ран и царапин, усмирить реющий под
лобной костью ужас. Нет. Просто познание, как правило, идет толчками,
квантами боли и света, болевого света. Во всяком случае, у меня.
Творить же - на нынешней моей, потрескавшейся от частых ударов лбом,
ступени - можно лишь, познавая.
Писать - схватывать открывшиеся, влажные и свежие истины и закреплять
их, одевать в слова. Слова - на порядок плотнее, грубее того, что они
воплощают, и оттого-то с ними всегда проблемы. Немота или кашель - самые
привычные для меня состояния.
Гениальность стучит в виски, как невыловленная рыба. Ей не хватает
только таланта, только силы голоса, чтобы раскрыться, высвободиться.
Толчется изнутри, давит на виски, на глазные яблоки, неугомонная и
беспомощная.
Впрочем, вовсе это не гениальность. Просто - дух, томящийся