"Дидо Сотириу. Земли обагренные кровью " - читать интересную книгу автора

грабителей и насильников, вымогателей и убийц. С греками никто не считался.
Им больше ничего не принадлежало, даже собственная жизнь. Любой подлец, если
только он был турок, распоряжался нами. Государство, чтобы покрыть военные
расходы, облагало все новыми и новыми налогами немусульманское население.
Турецкий подданный немусульманин мог откупиться от мобилизации. За
двадцатипятилетних надо было платить сорок золотых лир, за более молодых -
шестьдесят. Но какой бедняк мог позволить себе такой расход, если к тому же
у него в семье было шесть-восемь парней! Однако даже сорока и шестидесяти
лир правительству показалось мало. Требования все возрастали.
В полицейском участке нашей деревни до войны было восемь полицейских;
теперь их стало сорок, не считая конных жандармов и так называемой военной
полиции; все они то и дело совершали облавы и грабили жителей. Люди,
отчаявшись, уходили в горы. В горах можно было бы спастись, если бы нас
поддерживали турецкие крестьяне, но не тут-то было. Им наговорили о нас
столько небылиц, что они стали нас ненавидеть. Солдаты турецкой регулярной
армии, муллы, турецкие переселенцы, выгнанные из Греции, - все были
мобилизованы на то, чтобы убедить турецких крестьян, что неверный - это
ядовитая змея и горе тому, кто пригреет ее на груди... Аллах повелевает
очистить турецкую землю от неверных!
Но самыми злейшими нашими врагами были турецкие дезертиры. Общая
судьба, казалось, должна была бы объединить их с нами, но турецкое
правительство предвидело это и обещало амнистию за уничтожение возможно
большего числа христиан. И турки-дезертиры за сигарету, за монету, за кусок
хлеба убивали, не моргнув глазом, любого встречного христианина, кто бы он
ни был.
Однажды в полдень к нам тайком зашел мой друг Шевкет. Дома были мать,
сестра, Георгий и Стаматис.
- А Манолиса нет? - спросил он, оглядываясь.
Он сел на скамейку, бледный и усталый; видно, он едва держался на
ногах. Мать испугалась. "Наверно, он что-то плохое узнал о Манолисе", -
подумала она. Мать подозревала, что я был связан с тайной организацией,
которая вооружала дезертиров, скрывавшихся в горах. И она начала
расспрашивать Шевкета:
- Что с тобой, милый Шевкет? Не заболели ли твои мать или отец? Не
случилось ли со скотиной какого несчастья?
Шевкет печально покачал головой. Потом поднял глаза и голосом, идущим
из глубины сердца, сказал:
- Ах, моя мать! Ах, братья мои! Если бы это была болезнь! Можно было бы
позвать доктора и вылечить их. Скотина подохнет - новую можно завести. А от
напасти, которая теперь на нас свалилась, не спасешься.
Шевкет огляделся, чтобы еще раз убедиться, что никого из посторонних в
доме нет, и стал рассказывать. Турецкие крестьяне поднимаются против греков.
Даже их маленькая и такая тихая деревушка, даже она пришла в движение.
Переселенцы-турки, выселенные с острова Крита, из Македонии, из Эпира,
младотурецкие муллы и другие священнослужители сеют в сердцах людей
ненависть к "собакам-неверным, которые в тысячу раз хуже чумы!"
- Сначала, - продолжал Шевкет, - их ядовитые слова не действовали на
людей. "Бросьте, кому мы будем верить - этим чужеземцам или собственным
глазам? Мы годами жили рядом с греками как братья и, кроме добра, ничего от
них не видели. А теперь вы хотите сделать нас врагами?" Но слова могут как