"Дидо Сотириу. Земли обагренные кровью " - читать интересную книгу авторана английские острова..."
Однако дело оказалось не таким простым, как ему казалось. Проходили дни. Тревога наша достигла предела, когда мы узнали, что Огдондакиса без суда приговорили к виселице. И можете себе представить наше удивление, когда в день предполагаемой казни, вечером, открылась дверь и Огдандакис, бледный и испуганный, словно он вырвался из ада, предстал перед нами. Он сразу оказался в объятиях Лулудяса. Женщины начали плакать и причитать: - Ты великомученик! Святой! - Всего час назад меня освободили, - сказал он и опустился на стул в изнеможении. Лулудяс залпом выпил несколько рюмок раки, смахнул ладонью слезу, налил раки Огдондакису, чтобы тот пришел в себя, и хрипло спросил: - Как это случилось? - Вчера после обеда, - начал молодой человек, - в мою камеру пришел Мехмед, надзиратель. Он принес мне еду и раки. "Возьми, друг, - смущенно начал он. - Плохие вести я принес тебе, но ты на меня не сердись... Завтра утром снимут тебе голову..." У меня холодный пот выступил, но я не выдал себя. "Может быть, он просто хочет поиздеваться надо мной?" - подумал я и весело ответил: "Человек все равно не вечен, Мехмед. А христианин, умирающий от руки турка, становится святым и отправляется прямо в рай..." Но когда надзиратель ушел, я впал в уныние... Я выпил раки, чтоб приободриться, и запел что-то грустное. А в это время по двору проходил Сулейман-паша, главный инспектор тюрем. Он остановился под окном моей камеры и покачал головой. "Ай-ай! Кто это? Как хорошо поет!" Мое пение к месту его пригвоздило, он не мог даже шевельнуться. Через несколько минут меня отвели "Это душа моя поет, - ответил я. - Раньше чем с ней расстаться, я дал ей волю попрощаться с миром". - "Садись, молодой человек, садись и спой мне еще. Спой, я люблю песни". Я запел и увидел, как глаза этого зверя потеплели, подобрели. Я подумал: "Смелее, Огдондакис, смелее, и мы обманем смерть". Так и случилось, клянусь богом! Зверь превратился в ягненка. "Я подарю тебе жизнь, - сказал он. - Не должен такой голос пропадать, это несправедливо. Завтра у меня собираются гости. Будешь для них петь. А дальше уж я все возьму на себя". На другой день надели мне наручники и повели меня к паше в особняк. В огромном зале ели и пили паши и беи. Я начал петь. Как я пел, друзья! Всю душу в песню вложил! И вдруг ко мне подошел жандарм, снял наручники и сказал: "Иди! Иди!" Я ушам своим не поверил. Уйти? В самом деле они меня отпускают или просто издеваются и, как только я пойду, застрелят? Жандарм взял меня за руку, проводил до двери и сказал: "Уходи, Огдондакис, уходи скорее! Если хочешь остаться в живых, то лучше на некоторое время уезжай из Смирны. Вот тебе мой совет..." В тот же вечер Лулудяс сам переправил Огдондакиса на остров Самос. А песню, которая так умилила Сулейман-пашу, распевала теперь вся Смирна: Ой, ты, Мемо, Радость моя, Мемо, Сладость моя, Мемо...[8] IV Маленькое, но строгое письмо отца заставило меня покинуть дом Лулудяса. "Как только получишь мое письмо, тут же уходи от Лулудяса, - говорилось в письме. - Я послал тебя в Смирну не для того, чтобы ты занимался |
|
|