"Орест Михайлович Сомов. Роман в двух письмах" - читать интересную книгу автора

подошел к будущей моей невесте, повел ее, - и все пары за мною. Я отпер
двери, ведущие в сад, и повел мою даму по аллее из вишневых дерев, - и все
пары за мною. Не подумай, однако же, чтоб это было впотьмах или чтобы для
этого нужно было освещение: нет, мой друг! Бал открылся в шесть часов
пополудни; а в июле, ты знаешь, в эту пору еще день на дворе. Я шел нарочно
тихо и завел с моей дамой разговор по-французски. И что же? Ведь я жестоко
отгадал! Только - oui или non*, едва выдохнутые из волнующейся груди и
произнесенные робким голосом, были мне ответом. Я провел Надежду Сергеевну
по всему саду, наговорил ей бездну так называемых des jolis riens,
приводил ее в поминутное смущение, слушал ее молчание или односложные ответы
- и с тем отвел ее в комнаты. Тут-то пошла шепотня между старушками и
молодыми, дамами и девицами, даже между уездными франтами! Кажется, все
решили в один голос: быть делу так! По крайней мере это заметно было из
лукаво-убежденных взоров, бросаемых на меня и Надежду Сергеевну, которая
попеременно бледнела, краснела и смущалась больше и больше. Я смотрел на все
собрание с довольным, отчасти насмешливым видом, comme si je leur disais:
vous etes bien dupes, messieurs, et vous serez bientot pen-auds. Сия
наступательная осанка подействовала: все снова поглядывали на меня, но после
уже не перешептывались.
Я подошел к музыкантам и велел им играть французскую кадриль. Они
отрыли какую-то старинную, du temps du roi Dagobert, - и смычки завизжали.
Я поднял Надежду Сергеевну; боязливо и с запинкой - она, однако же, пошла со
мною. Несколько самых неустрашимых франтов пустились ангежировать дам - как
они говорят на степном своем наречии; но из девиц едва немногие, и то с
крайнею в себе неуверенностию, отважились на сей подвиг. Кадриль насилу
наполнилась. Ах, Александр! Для чего тебя со мною не было! Как бы ты
полюбовался мною, когда я прехладнокровно выпускал балетные прыжки в этой
кадрили и после в мазурке! С каким душевным удовольствием подслушал бы ты
звуки удивления и восторга, раздававшиеся вокруг меня из толпы отовсюду
сбежавшихся зрителей: "Черт знает!.. Чудо!.. Вот лихо-то!.. Вот как должно
танцевать!.." Наконец, как бы ты порадовался, глядя на областных франтиков,
когда они, стараясь подражать моим прыжкам (коим, par parenthese,
придумывал я самые затейливые названия: pas de chamois, pas de gazelle, pas
de bedouin), - как эти франтики, говорю, переплетали ногами, путались и
чуть не падали носом об пол!.. Этот вечер был истинно моим. Желание
порезвиться и закружить головы уездных любезников было для меня
вдохновением. Я болтал по-французски, говорил самые вычурные комплименты
дамам, картавил, как французик из Бордо,- и достиг своей цели.
Между сею своенравною блажью я, однако же, весьма пристально
посматривал на Надежду Бедринцову. Она, правда, тоже искоса на меня
поглядывала, но робко, застенчиво и тотчас отводила глаза на сторону, как
скоро они встречались с моими. В ней не было ни искры одушевления, и мечта
моя погибла невозвратно. Вот благовоспитанная провинциалочка! - твердил я
сам себе. - Она мила только одна, глаз на глаз с своею козочкой и заочно от
маменьки, а еще больше от посторонних. Даже наряд ее, впрочем не имевший в
себе ничего странного или резкого, мне не нравился. Это белое платьице,
щепетко надетое; эта затяжка, придающая непривычному к ней телу вид
парижской модной куклы; эти варварские рукава a l'imbecile, окутывающие,
как мешки, плечи и руки, верно круглые и полные; это каньзу, самая
невыгодная для стройного стана выдумка причудливой моды - все это казалось