"Всеволод Сергеевич Соловьев. Жених царевны ("Романовы: Династия в романах") " - читать интересную книгу автора

готовят, воспитывают самозванцев. Один называет себя Семеном Васильевичем
Шуйским, сыном царя Василия Ивановича, и доказывает свое царственное
происхождение тем, что у него пятно на спине. Взяли будто его в плен
черкасы, когда царя Василия из Москвы везли в Литву, и с тех пор жил у
черкасов. Теперь подскарбий коронный Данилович, по приказу шляхты и всей
Речи Посполитой, держит его и бережет, учит русскому языку и грамоте.
А в Бресте-Литовском, в иезуитском монастыре, другой вор-самозванец.
На спине у него, между плечами, тоже герб, и сказывается он сыном
Лжедмитрия.
Царь послал в Польшу надежных людей с тем, чтобы всеми мерами добыть
этих самозванцев, но первого не достали; поляки отговаривались полным
неведением относительно того, куда он делся.
Между тем польские паны говорили в Кракове русским послам:
"Если у вас, послов, с панами радными в государственных делах
соглашения не будет, то у нас Димитриевич готов с запорожцами и черкасами
на войну".
Наконец, приехал к московским послам коронный канцлер Оссолинский и
говорил, что король поручил им сказать, что он ради братской дружбы и
любви великого государя не постоял бы за такого мужика, который выдает
себя царевичем, но мужик этот не виноват ни в чем. Он не царевич и себя
таковым не именует, он простого отца сын, из Подляшья. Воспитал его поляк
Белинский и назвал царевичем, сыном Марины Мнишек. Этим он хотел
выслужиться перед королем, но король велел отослать его к Гонсевскому, а
тот стал его держать у себя и учить, полагая, что он может пригодиться,
так как тогда были враждебные отношения между московским государством и
Польшею.
Но ведь теперь заключен мир на вечное докончание, и никто того мужика
царевичем не называет, скитается он без приюта по шляхтичам и о московском
государстве не думает. Он поляк, а не русский и желает как можно поскорее
сделаться ксендзом. Имя его Иван Дмитриев Луба, и выдать его царю как ни в
чем не повинного человека невозможно: перед Богом грех и перед людьми
стыдно.
Но послы московские: князь Львов, думный дворянин Пушкин и дьяк
Волошенинов - на этом не могли успокоиться. Пустили они в ход все свое
красноречие, убеждали панов всяким манером, так пристали к ним, с такою
чисто московскою упрямкою, что пришлось полякам сдаться. Поехал в Москву
великий посол королевский, Стемпковский, и повез с собою самозванца Лубу.
Этот Луба, действительно ни в чем не повинный, несчастное орудие
козней панов польских, оказался человеком тихим, робким, безобидным. Его
воспитали, внушая ему мысль, что он московский царевич. Когда
обстоятельства изменились и существование подложного царевича уже стало
ненужным, ему объяснили, что он вовсе не царевич. Воспитали во всяком
довольстве, дали порядочное образование, подготовили к той роли, которую,
может быть, придется ему играть, а теперь взяли да и пустили по миру.
Луба примирился со своей участью, простил людям великую обиду,
возмутительное издевательство над ним и стремился к одному - сделаться
служителем Божьим, посвятить всю свою жизнь церкви и добрым делам.
Между тем в Москве все эти обстоятельства, изложенные Стемпковским, и
самый вид несчастного Лубы не произвели никакого действия.
Лубу требовали от Стемпковского, но тот его не выдал. Бояре донесли