"Всеволод Сергеевич Соловьев. Жених царевны ("Романовы: Династия в романах") " - читать интересную книгу автора

Главной обвинительницей и доказчицей явилась, конечно, Настасья
Максимовна, а первой ответчицей - Ониська, девка работящая, простая и
несколько придурковатая, которая, еще ничего не видя, уже лила реки
слезные, вопила и причитала, имела вид до крайности перепуганный и
виноватый.
Когда дьяк Тороканов, призвав ее, стал допрашивать, он долго не мог
от нее добиться ни одного слова. Она бухнулась на землю и вопила благим
матом. Он терпел, терпел, наконец стал кричать на нее. Тогда ее вопли
остановились, и она превратилась как бы в истукана, глядела в глаза
кипятившегося дьяка бессмысленным взглядом, и только. Он схватил ее за
косу и потрепал ее изрядно.
- Будешь ли ты, дурища, говорить или нет? Я тебя ем, что ли? -
крикнул он. - Ведь я тебя не наказывать хочу, до наказанья далеко еще,
должна ты сказать только всю правду.
Бедная Ониська и хотела говорить, да не могла, язык не слушался.
Из своего окаменения она перешла теперь в новое состояние: дрожала
всеми членами, стучала зубами и вдруг со всех ног кинулась было вон,
очевидно, не соображая, что такое делает, повинуясь только инстинкту
запуганного, видящего неминучую опасность зверя, порывающегося уйти от
врага, хотя уйти и некуда.
- Эге! Да ты вот как! - протянул он. - Ну, так вот тебе последний мой
сказ: либо говори, либо сейчас же на пытку. Вот как вздернут тебя на дыбу,
небось заговоришь!
Ониська взвизгнула нечеловеческим голосом, крепко зажмурила глаза,
будто перед ней очутилось нечто нестерпимо ужасное, и наконец заговорила,
стуча зубами:
- Все скажу... все... Да что говорить-то? Нешто я виновата? У меня же
стащили...
- Ведь твои это вещи? - указал Тороканов на лежавшее тут же, на
столе, поличное.
- Мои... мое все... новешенькое, только к празднику и сделано,
царицыно жалованье...
- Ну, так ты, значит, признаешь? - важным голосом сказал Тороканов и,
обмакнув большое гусиное перо в склянку с чернилами, стал медленно, но не
без искусства выводить на бумаге хитрые закорючки.
Ониська глядела на эти движения пера и на выходившие из-под него
непонятные знаки расширившимися от ужаса глазами. Зубы ее так громко
стучали, что Тороканов даже оторвался от писанья, крикнул: "Ну!" - и снова
наклонился над бумагой.
Вот он кончил, положил перо на стол и опять обратился к Ониське:
- А теперь ты скажи мне: где же эта одежа у тебя лежала?
- Вестимо где! Где же ей лежать-то... в сундучке, в чулане.
- И на запоре?
- Не! Хотела я замок достать, да где ж его сразу достанешь. А
Соломонида Митревна и говорит: не сумлевайся, говорит, Ониська, кто у тебя
возьмет! Нешто в тереме есть воры? Не бойся, не украдут. А вот и
украли... - протянула Ониська и вдруг опять завопила: - Матушки вы мои,
голубушки!.. Царица небесная!..
- Нишкни! - крикнул Тороканов и топнул ногою.
Она затихла.