"Владимир Солоухин. Мать-мачеха" - читать интересную книгу автора

- Какого еще сержанта?
- Ну, помнишь, позавчера мы обидели его в Александровском саду. Ты еще
назвала его ефрейтором.
- Как? Его стихи? Он поэт?.. Надечка, что же нам теперь делать? Надо бы
как-нибудь извиниться. Но как?..
Затем начинали мелькать неясные видения. Как Надя сидит на скамейке
Александровского сада, но теперь без подруги, одна. "Я не помешаю?" -
спрашивает Золушкин. И снова они, желудевого цвета глаза.
Однако чтобы стихи в газете появились послезавтра, нужно не позже
завтрашнего вечера отнести их в редакцию. Те шесть или семь стихотворений,
которые имелись за душой у Дмитрия (в солдатской тумбочке) и которые он
считал подходящими для любой газеты, давно не давали ему покоя. Теперь, в
этот вечер уязвленного самолюбия, он окончательно решил: "Тянуть больше
нельзя". Опять появилось видение: он разворачивает газету и видит на самом
заметном месте крупными буквами: "Дмитрий Золушкин, "Созвездие победы".
В эту-то секунду сквозь туманную оболочку самосозерцания и проскочили к
сознанию Дмитрия и долетели слова из того, другого, внешнего мира:
- Андрей, Аллочка, скорее! Я выбежала специально за вами. Сейчас будут
читать по кругу. Говорят, у Матвея новые стихи. Прозеваете все на свете.
Скорее всего именно слову "стихи" удалось прошибить броню и включить
сознание бегущего мимо Дмитрия. А как только сознание включилось, то и
восстановились все слова, схваченные наскоро непроизвольной, автоматической
памятью.
Дмитрий заинтересовался происходящим вокруг него. Оказалось, что он
стоит возле дверей в длинное каменное здание. Эти, Андрей и Аллочка, должно
быть, вышли просвежиться с какого-нибудь собрания, а девушка прибежала за
ними, потому что сейчас будут читать по какому-то там кругу и потому что у
какого-то там Матвея новые стихи.
Дмитрий видел, как все трое ушли внутрь здания, и, пока захлопывалась
дверь, успел заметить еще, что их повела вниз узкая, желтовато освещенная
лестница. Поколебавшись мгновение, он толкнул дверь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Энгельсина была девушка темноволосая, высокая и стройная. Никаких
изъянов не было в ее девятнадцатилетнем теле. Разве что крупновата голова,
отчего несколько слабой казалась шея, поддерживающая эту голову. Точь-в-точь
тяжелый махровый цветок на гибчатом стебельке. Чаще всего к правому плечу
склонялась Галина голова. Но, конечно, бывали мгновения, когда гордость и,
как бы сказать, норов сквозили во всей осанке. Недаром впоследствии, после
самой-то главной трагедии, к которой постепенно у нас придет все дело, Митя
кричал в чаду и угаре: "Где она, с гордо посаженной головой?"
Половину белого мрамора (но теплого, живого мрамора) лица занимали
глаза, влажно черные, удлиненные, в длинных ресницах (даже тень от ресниц по
белому мрамору). Казались глаза состоящими из одних зрачков. Правда, сама
Энгельсина, или Геля, как ее обычно называли, хорошо знала, что вокруг
зрачков ее глаз существует еще синеватое пространство. Синие белки - не так
уж часто это бывает.
Остальные части лица, как-то: нос, подбородок с едва различимой ямочкой
и даже рот, очерченный так, что затаилось в нем навсегда выражение печали, и