"В.Солоухин. Олепинские пруды и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

глаза, и сознание ее прояснялось, и внешний мир обозначался, пусть туманным,
но все-таки просветленным пятном, то всегда в этом пятне была и мать. И не
могло никак быть иначе. Если бы пятно почему-либо опустело, девочка, может
быть, не открыла бы глаз никогда.
Вот почему в приемном покое больницы мы были ошарашены и потрясены,
когда нам сказали, что больную положат одну, а мать пусть идет домой. Наш
жалкий лепет насчет человечности, особенностей характера ребенка и насчет
"маматерапии", вычитанной в журнале "Здоровье", не произвел на бесстрастных
людей в белых халатах никакого впечатления. Тогда я сказал, что скоро приду,
чтобы до моего прихода Олю не уносили, и пошел искать правду.
Плоские деревянные диваны приемного покоя, двери с двух концов, не
очень просторное помещение, где по ночам тянет сквознячком, а сам воздух
пережарен на железных батареях парового отопления, бело-желтоватый колорит
стен, кучки одежды, остающиеся после детей, уносимых куда-то в недоступные,
безграничные сферы больницы, все это само по себе создавало тягостное, почти
безысходное настроение, не говоря уж о хриплом прерывистом дыхании девочки.
Выйдя на улицу, я почувствовал облегчение. Но оно было мнимое.
Предстояло возвратиться в тот же приемный покой, возвратиться как можно
скорее, возвратиться с положительным результатом.
У заведующей отделением я, помнится, задержался недолго. Полнеющую
молодую еще женщину с округлым приятным лицом легче было бы представить
хозяйкой стола, накрытого по случаю дня рождения мужа или десятилетия
свадьбы. Она бы и потчевала грибной икрой, и просила бы не наедаться
закусками, потому что впереди еще телятина, и заварила бы крепкий чай, и
запела бы "За окном черемуха колышется"; можно было бы пригласить ее
танцевать, и танцевала бы она прилично, примерно, холодновато, стараясь не
касаться партнера своим телом, хотя это и невозможно было бы при ее полноте,
а в особенности - бюсте. Впрочем, неизвестно, как бы она танцевала.
Но теперь она была заведующая отделением, и от нее зависело, положат
мою дочку в больницу одну или положат ее вместе с матерью. В ту минуту мне
казалось, что от этой приятной женщины зависит, в сущности, жизнь Олечки. А
может, так оно и было на самом деле.
Женщина поглядела на меня серыми большими глазами. Я не вообразился ей
в другой обстановке, где графинчики на белой скатерти и крутится пластинка с
медленным танцем. Она сказала, что существует распоряжение министерства,
которое никто не имеет права нарушать.
- А если главврач больницы?
- Никто, вы понимаете русский язык? Никто не имеет права нарушать
приказ министра.
Я ушел от нее озадаченным. Мысль моя не хотела примириться с тем, что
так-таки и нельзя ничего сделать. Не может быть, чтоб нельзя! Не было отдано
еще ни одного распоряжения, ни в какие времена, ни в какой стране, которое
ни разу не нарушалось.
Но сразу к главврачу я не пошел.
Одно дело, если приду я - частное лицо, а другое дело, если попросит
учреждение, организация, притом какая-нибудь такая организация, которой
никак нельзя отказать.
Редактор влиятельной газеты оказался на месте, и я изложил ему по
телефону суть дела.
- Хорошо. Только скажи мне телефон главного врача, чтобы не искать. Ну