"В.Солоухин. Олепинские пруды и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

"...поймите и то, что мне перевалило за восемьдесят и я хотел бы знать, что
вещи, среди которых я прожил жизнь, не выброшены на свалку, не распроданы
неизвестно кому, а находятся у человека, который мне симпатичен и который
может их по достоинству оценить".
Интеллигентное, подлинно интеллигентное письмо. Удивительно ли? Он
окончил Московский университет еще в 1914 году.
В другом месте и по другому поводу я, может быть, расскажу подробнее об
этом человеке, о судьбе его близких, о его судьбе, о его доме. Теперь у меня
другое на уме, и достаточно того, что я нажимаю кнопку звонка у двери и
слышу уже некоторое движение в недрах сеней и сейчас мне откроют.
Итак: "Все, кто заходит в мой дом, ужасаются обстановке..." Приготовив
себя к преодолению ужаса, я переступил порог.
Судьба благоприятствовала мне, как она умеет иногда благоприятствовать,
не объявляя мотивов своего доброжелательства. Хозяин ушел на почту и хотел
еще зайти в магазин, а открыла мне посторонняя женщина тетя Зина, которая
приходит раз в неделю (все это выспрошено у нее) убраться и помочь по
хозяйству. Она была предупреждена о моем возможном приезде и потому
позволила мне ходить по комнатам и разглядывать все с той бесцеремонностью и
дотошностью, которые были бы бестактны и даже невозможны в присутствии
самого хозяина дома.
Шкаф "монашка" с "пламенем", пирамидально пробегающим по ящикам и
расцветающим на выпуклых дверцах шкафа. Меня поймут ценители "пламени".
Через полчаса я узнаю, что этот шкаф стоял раньше в доме знаменитого
Владимира Дурова.
Прекрасные мягкие кресла из сплошного красного дерева, находившиеся в
Художественном театре до той поры, как Станиславский решил поменять всю
мебель. Бронзово-мраморные часы "Восхваление Гомера".
Гарднеровское настенное блюдо с подглазурной живописью, изображающей
встречу Александра I и Наполеона на середине Немана, на плоту.
Большие настенные блюда с изображением дворцовых сцен. Ценитель фарфора
сказал бы про них, имея в виду их происхождение, что это "хорошая Вена".
Канделябры, красного дерева кабинет (с бронзой), французский хрусталь,
русское серебро с эмалями и без них, Бенуа, Левитан, неизвестные мне
голландцы. Было чему ужасаться жителям местного городка.
Собственно говоря, это были вещи, которыми был набит, вероятно, каждый
купеческий дом в России (а таких домов было десятки и сотни тысяч), но
которые потом все расточились, словно их выдуло ветром, исчезли с лица
земли, уступив место дешевым шифоньерам, бумажным цветам, репродукциям из
"Огонька" и копиям с шишкинских "Мишек" в багетных рамках, измазанных
пупырчатой бронзовой краской.
Нашелся уголок, как бы ямка, в которой застряло и уцелело от сквозняка
несколько крупиц, и вот я хожу, разглядываю и поражаюсь не столько
подлинности драгоценных вещей, сколько тому, что они застряли и уцелели. Не
нужно представлять, что я ходил по просторным гостиным, кабинетам, столовым.
Когда-то были, наверно, просторные комнаты, а теперь все сократилось во
много раз - и размеры комнат, и количество их, а главным образом количество
вещей. Остались только приметы, признаки, так сказать, стрелочки,
показывающие главные направления в главные сферы прежнего быта.
Было русское серебро? Было. От трехсот, допустим, предметов осталось
десять.