"В.Солоухин. Олепинские пруды и другие рассказы (Собрание сочинений в 4 томах, том 2)" - читать интересную книгу автора

каждая морковина.
Семен внимательно, со всех сторон оглядывал место.
- Не годится. С севера очень уж открыто. Надо, чтобы с севера кустики,
вишенье, а с юга - припек.
- Припек, припек! А может, ячмень не любит твоего припека. Может, он
продувной ветерок любит. Полевая культура. Вырастишь ее здесь в тепличных
условиях, изнежишь, а в поле перенесешь - он и не выдержит.
- Грамотные какие все стали! - бурчал Семен, но видел в словах жены
некоторую правоту.
Все же облюбовал конец грядки, такой, что и с севера не очень открыто,
но и с юга не совсем уж теплота.
- Огородить бы чем... - сам себе предлагал Семен.
- Мало тебе, что огород огорожен? Что ему сделается, твоему ячменю?
- Куры зайдут, разворошат, или грач...
Землю Валентина Ивановна разделала мягче пуха. Семен еще и сам прошелся
по ней руками, ощупывая ее, как слепой, и разминая каждый комочек, если
попадался крупнее горошины.
За этой работой Семен поймал себя на мысли, что там, на комбайне, может
быть, он и механизатор, но вовсе не хлебороб. Да и трактористов, то есть
пахарей и сеятелей, возьми. Или они землю, или они погоду чувствуют, как он
почувствовал и то и другое в эту весну? Конечно, явный дождь дает себя
знать: на поле не въедешь, приходится простаивать без работы. Но кто же из
целого совхоза ждет наступления весны с душевным трепетом и с замиранием
сердца? Кто с тревогой поглядывает каждый день на закат: просто ли там
золотистая заря или с розовым кругом или багровое небо?
К машине своей, к мотору, к разным подшипникам механизатор
прислушивается более, чем к земле, к прорастающим из нее росточкам и к небу,
несущему этим росточкам то ли гибель, то ли полноправную жизнь.
Словно какая-то изоляция, воздушная подушка пролегала все эти годы
между душой Семена Васильевича Зотова и той землей, по которой он елозил на
своем громадном и гремучем комбайне. И была некая глухота, некая бессолость,
безвкусность на душе, как если бы купаться в водолазном костюме, нюхать
цветы сквозь целлофан, подставлять лицо дождю, натянув липкую резину
противогаза.
И только теперь, над квадратным метром любовно обработанной земли и над
тридцатью двумя опущенными в ее прохладную плодоносную темноту ячменными
зернышками, Семен почувствовал, что все перегородки, все целлофаны упали и
он прикоснулся к чему-то самому заветному. Так оголенный провод прикасается
к оголенному проводу, так голое тело прикасается к прохладной речной воде
или так лет тридцать пять назад, на полуночном крыльце, с Надюшкой
Малышевой, протиснувшись через расстегнутую верхнюю пуговицу и через
какие-то там бесчувственные тряпки, услышала ладонь неизъяснимую, горячую
нежность девчоночьей груди.
Сколько разного машинного масла налипало на руки, сколько грязи,
сколько мыто бензином и мылом, сколько тер их о штурвал, а и до сих пор
слышит ладонь тот ожог, и не затрешь, не смоешь, не остудишь его ничем,
никогда.
Из земли проклюнулись двадцать девять росточков. Три зерна выпали по
неизвестным причинам. Зато от некоторых зерен потянулось по нескольку
стебельков.