"Владимир Солоухин. Прекрасная Адыгене" - читать интересную книгу автора

генерала, и не для осуждения я извлек из памяти этот маленький эпизод.
Дело в том, что хоть у меня и нет генеральского звания, но мне довольно
легко было бы представить себя на территории лагеря в качестве именно такого
однодневного гостя. Приехал во Фрунзе по делам Союза писателей. Слушай,
говорят мне, здесь недалеко, в пятидесяти километрах, есть превосходная
финская баня. Не хочешь? Красивое ущелье, шумит река, соорудим шашлычок. Ну
как, согласен? Конечно, согласен. Кто же откажется от шашлыка на берегу
горной реки в красивом ущелье. Приехали бы мы, стали бы хлопотать около
домика начальника лагеря, раздувать мангал, носить бутылки из багажника на
облюбованную лужайку, а мимо нас ходили бы основные обитатели лагеря в
брезентовых куртках, тяжелых горных ботинках, обожженные солнцем. Ну что же,
у них своя жизнь, у нас своя. Мы попаримся в бане, похлещемся вениками,
поужинаем и уедем во Фрунзе заниматься своими делами (скажем, семинар
молодых киргизских прозаиков проводить), а они останутся здесь с иными
заботами, для нас непонятными или, во всяком случае, недоступными. Может, и
мелькнула бы мысль, не приехать ли сюда когда-нибудь, не попроситься ли
пожить здесь на горном воздухе, поработать. Но за суетой эта мысль мелькнула
бы и погасла.
Как же все перевернулось на свете, если я на легковую машину,
приехавшую из Фрунзе, и на все события, связанные с ее приездом, смотрю
теперь с этой, непривычной для меня стороны?
Другой мир, другая планета - вот как показался офицер, несущий
бутылки, мне, идущему к начальнику лагеря выпрашивать обмундирование для
Оли. Надо было выпросить и получить: страховочный пояс, кошки, трикони
(ботинки, окованные железом), штормовку, пуховку и ледоруб.
Больше всего я боялся, как бы у них не зашел там разговор и как бы не
пришло им в голову позвать к шашлыку залетного московского литератора.
Опасения мои оказались не напрасными, и только то, что я своевременно ушел
за пределы лагеря посидеть на камне около шумной реки, где и пробыл до
полной темноты, сохранило меня в моей новой, необычной и прекрасной позиции.
Ловлю себя на мысли, насколько мне было бы легче во всех испытаниях,
если бы я был один, без Оли, если бы думать нужно было только о себе, за
себя, страдать и мучиться самому. Каждый трудный взлет, каждый опасный
участок скалы, которую я уже преодолел, мне приходится психологически еще
преодолевать и за Олю, которая идет сзади меня. Мне хватило бы и своего
сиплого прерывистого дыхания, но я слышу еще и дыхание Оли, тоже сиплое и
прерывистое, и оно давит на меня постоянным психологическим гнетом.
Перепрыгивая через расселину или цепляясь ногой за скальный выступ и
выкарабкиваясь за счет чрезмерного напряжения брюшного пресса, я физически
ощущаю, как расходится у Оли только заживший после операции кишечный шов.
Подтягиваясь на руках и выходя вверх за счет силы рук, я физически
ощущаю слабость ее ручонок.
Оттягивая руками лямки рюкзака, чтобы на несколько секунд ослабить их
давление на плечи, я чувствую, как болят ее плечи, никогда не
соприкасавшиеся с рюкзачными лямками.
Все так. Но если совершится невероятное, если мы победим и взойдем на
вершину, во сколько раз будет больше моя радость, потому что присоединится
радость и за нее! А между тем Александр Александрович приглядывается к нам,
особенно к Оле: как мы себя ведем, каково наше самочувствие, каковы наши
возможности? Чувствуется, что он еще не решил окончательно, можно ли брать