"Владимир Солоухин. Прекрасная Адыгене" - читать интересную книгу автора

Должен сказать, что в этой надписи (не знаю, цела ли она до сих пор)
содержится очевидная переоценка значения рвущегося на гору литератора, так
что как-то нескромно даже списывать ее со стены. Но, во-первых, она не
придумана, и искажать ее я не могу. Во-вторых, это оценка не литературоведа,
а, прямо скажем, приятеля. В-третьих, она сделана уже в конце вечера, а это
имеет некоторое значение. И в-четвертых, Виктор мог пойти на эту переоценку
сознательно. Ведь ему важно было убедить меня и остановить от безрассудного,
как ему казалось, поступка. Как бы то ни было, вот она, эта надпись:
"Солоухина мы любим. Терять его мы не хотим. Идти на гору ему категорически
запрещаем. От имени гостей и всех читателей..." Тут фломастер сломался от
усердия пишущего, и подписи не получилось.
Между прочим, с той же чистосердечностью, с какой писались слова на
стене, и с той же, можно сказать, любовью Виктор восклицал вчера, когда
видел, что я ставлю на стол невыпитую рюмку:
- Нехорошо, нехорошо, надо выпить до дна!
Но надпись, которой я был тогда до слез растроган, можно теперь
стереть, потому что я пишу эти строки не на высоких горах, а на нулевой
отметке, в ста шагах от морского прибоя, и батумский тропический дождь
барабанит за моим окном по широким и ярким магнолиевым, лавровишневым и
банановым листьям.
Начало августа катастрофически надвигалось. Тут возникло новое
обстоятельство, а вместе с ним еще одно действующее лицо, без которого
теперь, задним числом, нельзя уже и представить себе нашу маленькую
альпинистскую одиссею. Дверь кабинета распахнулась, на пороге я увидел свою
дочь Олю (неполных шестнадцать лет, перешла в девятый класс специальной
экспериментальной школы No 7), а в глазах у нее увидел отчаянную решимость:
- Папа, ты едешь в горы? Я поеду с тобой.
Должен объяснить теперь, почему я не мог отказать Оле, и заодно
обрисовать этого ребенка, как она сама любит называть себя. "Папа, твой
ребенок завтра получит двойку". Хотя дальнейшие события показали, что в
момент стояния Оли на пороге моего кабинета я совсем не знал своей дочери,
чтобы иметь право ее обрисовывать. Оправдывает меня лишь то, что она и сама
в то время еще не знала себя.
В пять часов утра в нашем доме начинает греметь будильник. Это Ольга
встает доучивать уроки, которые не успела доучить вчера вечером. Она
отрывается от сладкого сна когда все еще спят, и успевает выпить чашечку
кофе. Вскоре из ее комнаты доносятся разные английские слова, которые она
учит вслух. Уже в третьем классе мы заметили за ней эту особенность - учить
уроки фанатично, до самозабвения, до истощения сил. Сначала я ей говорил
шутя:
- Оля, ты опять учишь уроки? Ну-ка хватит, иди гуляй! И вообще учись
немножко похуже. Четверочка, троечка - и прекрасно.
- Папа,- смеялась Оля,- ну какие родители внушают своим детям, чтобы
они учились похуже?! Услышала бы тебя моя учительница.
Но и напряженных уроков ей казалось мало. Совет пионерской дружины,
уроки музыки, фигурного катания, школа современного танца, проглатывание
книг, все более серьезных и сложных (читает она новым методом, в несколько
раз быстрее своего консервативного отца), театр, концертные залы и опять
уроки, уроки с ежедневным будильником, повышенная изнурительная программа
специальной экспериментальной школы - все это не могло кончиться добром.