"Владимир Солоухин. Прекрасная Адыгене" - читать интересную книгу автора - В июне мне необходимо поехать в свою деревню и во Владимир, в июле
- съезд Всероссийского общества по охране памятников архитектуры. Он будет проходить в Ленинграде. Август - это не очень поздно для гор? - Прекрасное время. А какие горы ты хочешь? Кавказ, Памир, Тянь-Шань? Или, может, Алтай? - Собственно... мне все равно, лишь бы отдельная комната. - Хорошо, я свяжусь со своими друзьями, все узнаю и позвоню. Повторный звонок раздался неожиданно скоро, через пятнадцать минут. Не мог он за это время связаться ни с Памиром, ни с Тянь-Шанем. - Совсем забыл. Я ведь в самом начале августа увожу в горы группу своих студентов. Они будущие бродяги: топографы, геодезисты. Вся жизнь в экспедициях. Альпинизм у нас вроде зачета. Сначала на уровне значка, потом желающие могут выходить на разряд. Поедем с нами? Я молчал и дышал в трубку. Саша неожиданно вдохновился: - Брось ты все, и поедем. Горы! Поживи ими один раз в жизни. Это будет прекрасно. Зайти на вершину и плюнуть на все, что ниже. Один раз можно себе позволить. - Постой, постой. Какая вершина? Я хочу отдельную комнату и письменный стол. Мне работать надо. - Хорошо, будешь работать. Будешь самостоятельно гулять. Но все равно вокруг тебя будут горы. - Пожалуй, ты меня соблазнил. Но ведь теперь только апрель, а вы поедете в августе. Многое изменится, подоспеют дела. - У нас ничего не изменится. Мы едем твердо. Разреши мне в начале августа быть настойчивым. - Приведу своих ребят, свяжем тебя репшнурами и унесем на вокзал. - Это, пожалуй, слишком. Но мысль ты заронил. Я буду иметь в виду, что в начале августа... Шнуры - это, пожалуй, слишком. Но, правда, прояви некоторую настойчивость, выдерни меня из этой паутины. Пожалуйста! - До третьего августа! - решительно объявил Саша и,. дабы избежать других вариантов, положил трубку. Но почему все же горы? Почему у кого-нибудь другого из своих знакомых я не попросился в тайгу или на рыболовный сейнер? Или в Беловежскую пущу? Или в иной заповедник, где разъезжали бы с егерем верхом, наблюдая за доведением заповедных зверей? Почему в течение двадцати разноцветных лет, сквозь темную лиловую хвою грибного леса, на вечерней глади тихой реки, освещенной кувшинками, на серой, но и розоватой панораме Парижа, на уличном мелькании Москвы, сквозь чередование знакомых лиц и коловращение событий, сквозь обстановку московской квартиры, сквозь бумагу, на которой приходилось писать, сквозь зыбкие волны сна в момент засыпания, проступали иногда наподобие водяного знака белые шатры гор, подкрашенные с одной стороны золотистым цветом, но тем синее с другой, не солнечной стороны? Грохотала река, прыгая по округлым камням. Кромка снега граничила с зеленой травой и цветами. Начинался от этого снега и струился среди цветов ледяной ручей. Серые скалы громоздились одна на другую, и далеко внизу, на дне ущелья, скапливалась вечерняя мгла, в то время как у снегов было еще светло, и только синяя звезда в холодном небе напоминала о том, что и сюда идет ночь. Двадцать лет назад судьба журналиста занесла меня на два дня на высокие, поднебесные горы Тянь-Шаня. Собственно, был я в горах больше, чем |
|
|