"Владимир Солоухин. Прекрасная Адыгене" - читать интересную книгу автора

- В июне мне необходимо поехать в свою деревню и во Владимир, в июле
- съезд Всероссийского общества по охране памятников архитектуры. Он будет
проходить в Ленинграде. Август - это не очень поздно для гор?
- Прекрасное время. А какие горы ты хочешь? Кавказ, Памир, Тянь-Шань?
Или, может, Алтай?
- Собственно... мне все равно, лишь бы отдельная комната.
- Хорошо, я свяжусь со своими друзьями, все узнаю и позвоню.
Повторный звонок раздался неожиданно скоро, через пятнадцать минут. Не
мог он за это время связаться ни с Памиром, ни с Тянь-Шанем.
- Совсем забыл. Я ведь в самом начале августа увожу в горы группу
своих студентов. Они будущие бродяги: топографы, геодезисты. Вся жизнь в
экспедициях. Альпинизм у нас вроде зачета. Сначала на уровне значка, потом
желающие могут выходить на разряд. Поедем с нами?
Я молчал и дышал в трубку. Саша неожиданно вдохновился:
- Брось ты все, и поедем. Горы! Поживи ими один раз в жизни. Это будет
прекрасно. Зайти на вершину и плюнуть на все, что ниже. Один раз можно себе
позволить.
- Постой, постой. Какая вершина? Я хочу отдельную комнату и письменный
стол. Мне работать надо.
- Хорошо, будешь работать. Будешь самостоятельно гулять. Но все равно
вокруг тебя будут горы.
- Пожалуй, ты меня соблазнил. Но ведь теперь только апрель, а вы
поедете в августе. Многое изменится, подоспеют дела.
- У нас ничего не изменится. Мы едем твердо. Разреши мне в начале
августа быть настойчивым.
- Каким образом?
- Приведу своих ребят, свяжем тебя репшнурами и унесем на вокзал.
- Это, пожалуй, слишком. Но мысль ты заронил. Я буду иметь в виду, что
в начале августа... Шнуры - это, пожалуй, слишком. Но, правда, прояви
некоторую настойчивость, выдерни меня из этой паутины. Пожалуйста!
- До третьего августа! - решительно объявил Саша и,. дабы избежать
других вариантов, положил трубку.
Но почему все же горы? Почему у кого-нибудь другого из своих знакомых я
не попросился в тайгу или на рыболовный сейнер? Или в Беловежскую пущу? Или
в иной заповедник, где разъезжали бы с егерем верхом, наблюдая за доведением
заповедных зверей? Почему в течение двадцати разноцветных лет, сквозь темную
лиловую хвою грибного леса, на вечерней глади тихой реки, освещенной
кувшинками, на серой, но и розоватой панораме Парижа, на уличном мелькании
Москвы, сквозь чередование знакомых лиц и коловращение событий, сквозь
обстановку московской квартиры, сквозь бумагу, на которой приходилось
писать, сквозь зыбкие волны сна в момент засыпания, проступали иногда
наподобие водяного знака белые шатры гор, подкрашенные с одной стороны
золотистым цветом, но тем синее с другой, не солнечной стороны? Грохотала
река, прыгая по округлым камням. Кромка снега граничила с зеленой травой и
цветами. Начинался от этого снега и струился среди цветов ледяной ручей.
Серые скалы громоздились одна на другую, и далеко внизу, на дне ущелья,
скапливалась вечерняя мгла, в то время как у снегов было еще светло, и
только синяя звезда в холодном небе напоминала о том, что и сюда идет ночь.
Двадцать лет назад судьба журналиста занесла меня на два дня на
высокие, поднебесные горы Тянь-Шаня. Собственно, был я в горах больше, чем