"Иван Солоневич. Диктатура сволочи" - читать интересную книгу автора

близкий и милый ему быт - титулованного и чиновного русского дворянства.
Князь Облонский обладал, по Толстому, идеальным свойством бюрократа:
"совершеннейшим безразличием к тому делу, которым он руководил". Лев
Толстой, несмотря на свои путешествия "в народ", все-таки очень мало знал ту
сторону быта, которая была подчинена бюрократам, исполненным совершеннейшего
безразличия к своему делу. Это была тяжелая сторона. Но кн. Облонский был
добродушнейшим человеком, человеком очень культурным и, главное, человеком,
который совершенно искренне полагал, что он, князь, потомок длинного ряда
предков, имеет законное, наследственное право на синекуру с жалованием в
шесть тысяч в год. Он был благодушным русским барином - вот того поколения,
которое уже начало пропивать дедовское наследие, но не успело пропить его
окончательно. Кн. Облонский уже пропил имения - свое и своей жены, но общие
экономические источники русского барства еще не иссякли и едва ли кн.
Облонский мог предполагать, что они иссякнут. Говоря короче, кн. Облонский
был уверен во всем: в незыблемости мироздания, в своих правах на синекуру, в
наличии дядюшек и тетушек, которые не могут не выручить в минуту жизни
трудную, а также и в наличии родственников, которые должны же, в конце
концов, помереть и оставить наследство. Кн. Облонский был, вероятно, не
очень плохим бюрократом. И, кроме того, он был очень далек от какого бы то
ни было всемогущества. В конце концов, ему, князю, рюриковичу и прочее -
пришлось идти в приемную "жида концессионера" и там, в приемной
представителя стихии свободной конкуренции, ждать подачки - и не получить
ее.
Князя Облонского выперли вон. Из революционного подполья, сквозь
баррикады уличной борьбы и фронтов гражданской войны, к власти пришли
профессионалы революции и те подонки городов, на которых эти профессионалы
опирались. Они заняли все места в стране - и место князя Облонского, и
место "жида концессионера", и место директора завода, и миллион аналогичных
мест в стране. Они "были ничем и стали всем", как поется в Интернационале.
Они захватили власть - всеобъемлющую, всепроникающую и почти всемогущую. И,
сидя на лаврах этой власти - они не имеют ни одного спокойного часа: как бы
снова не стать "ничем". Хуже, чем ничем.
Они, действительно, организовали режим террора - и во Франции
Робеспьера, и в России Сталина, и в Германии Гитлера, и в Италии Муссолини.
Но, организуя перманентный террор, все эти люди и сами живут в атмосфере
неизбывного страха. С ножом в руке и с ужасом в сердце - так и живут эти
победители сегодняшнего дня. Ибо, создавая рабство, приходится подчиниться
рабству и самим.
Ленин до конца своей жизни удивлялся: как это им, большевикам, удается
еще сидеть у власти? Как это их до сих пор еще никто не выгнал вон? - Ряд
перекрещивающихся исторических фактов создал почти неповторимый в истории
момент - и вот в этот момент "революционные кадры" хлынули к власти,
захватили ее, уселись на ней, подавили сопротивление всей остальной страны и
держат десятки и сотни миллионов людей под революционным прицелом. В тот
момент, когда внимание ослабнет, когда дисциплина упадет, когда рука
дрогнет, эти миллионы ринутся на штурм - и тогда что? Тогда - виселица.
Совершенно конкретный пример. В мои годы - 1933-34 - в бесчисленных
концентрационных лагерях СССР сидело около пяти миллионов человек. Это -
мой собственный подсчет. Думаю, что максимальная ошибка едва ли может
превзойти один миллион - и в ту и в другую сторону. Сейчас американская