"Иван Солоневич. Диктатура сволочи" - читать интересную книгу автора

пресса говорит о пятнадцати миллионах - возможно, что это и преувеличено. В
соответствующих лагерях Третьего Рейха сидело около пяти миллионов. Кроме
того, оба невыразимо прекрасных строя разорили, ограбили, унизили еще
миллионы и миллионы людей. Кроме того, каждый из расстрелянных в Соловках
или в Бельзене, убитый в газовых камерах или в чекистских подвалах, имел
каких-то сыновей, братьев, отцов. Предположите самое простое: существующая
власть рухнула и миллионы заключенных в концлагерях хлынули на свободу. Что
станется с теми людьми, которые их гноили и расстреливали в Дахау и в
Соловках? Что станется с миллионными бандами профессиональных охранителей
социалистических режимов - с сыщиками и палачами Гестапо и ГПУ? Тут не
нужно никакой "философии истории". Сыщики и палачи все это понимают уж, во
всяком случае, лучше профессора Милюкова: ни о каком бескровном перевороте и
речи быть не может. Нужно сжимать и зубы, и револьверы, нужно поддерживать и
террор, и дисциплину, причем террор объясняется необходимостью "трудовой
дисциплины", а "партийная дисциплина" ничем не отличается от террора...
Конкурирующие элементы победившей партии истребляются с еще большей
жестокостью, чем побежденные люди старых режимов. И официальная публицистика
находит по адресу Троцкого или Рема, Бухарина или Штрассера такие слова
ненависти, каких она не находила по адресу Николая II или Вильгельма II.
Я не прихожу в слишком большой восторг от нюрнбергского процесса.
Вчерашние товарищи топят друг друга, как только могут. Вчерашние дружинники
марают память вождя, как только можно. Агитационный грим снят и оперные тоги
сброшены: осталась голая банда, которая грабила, убивала, насиловала,
резала, жгла, над которой теперь вплотную нависло возмездие и которая занята
только одним: спасением своих собственных шкур ценой любого предательства
любой идеи. Точно так же - истинно по-нюрнбергски - вели себя Бухарин и
Каменев, Зиновьев и Рыков: топили и предавали друг друга, молили о милости,
пресмыкались у ног вчерашнего товарища по партии, по революции, по работе и
даже по идее, лизали его пролетарские сапоги - молили хоть о капле пощады
- и не получили ни капли. И вот тут-то начинается одна из самых странных
вещей в психологии революции.
Я еще помню те времена, когда портрет Троцкого неизменно висел рядом с
портретом Ленина и когда Троцкий считался в числе той троицы, на которую с
надеждой взирало все угнетенное человечество: Ленин, Троцкий, Бухарин. Три
краеугольных камня всечеловеческого будущего, три лика революционной троицы.
Любили ли Троцкого и тогда? Не знаю, думаю, что слова любовь, как слова
дружба вообще нельзя употреблять по отношению к революции и к
революционерам. Но его популярность была огромной. Он был лучшим оратором
революции и лучшим оратором для революции: дюжина революционных
банальностей, политая соусом ничем не ограниченных обещаний. Потом он пал. И
было приказано его ненавидеть.
Я не знаю, любили ли Троцкого, но его стали ненавидеть истинно лютой
ненавистью. Мне много, Много раз приходилось разговаривать с русскими
коммунистами в той, чисто русской обстановке, которая почти на все сто
процентов исключает возможность доноса - за бутылкой водки. И я пытался
выяснить корни этой скоропостижной ненависти: как никак, именно он, Троцкий,
вел к победе революционные армии: вот, смотрите, что написано там-то и
там-то. Именно он, Троцкий, сманеврировал Брестским Миром, предоставив
буржуям добивать друг друга до конца. Это именно его, Троцкого, Ленин
поставил во главе всех вооруженных сил русской революции - так с чего же