"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 2 Октябрь Шестнадцатого" - читать интересную книгу автора

- Эх, вашбродь, - сожалел небритый Цыж, будто самому не хватило, -
последние вычерпал. Откинулся Чернега на подушку. Саня хоть очень раззарился
на щи, а позвал:
- Иди, хлебни, уступлю.
- Не надо, - сказал Чернега в потолок, - ты сегодня назяб.
- Да иди, ладно!
- А греча - есть лишняя, вашбродь. Сейчас гречу принесу, удобренная!
- Так давай, не томи! - скомандовал Чернега.
Уковылял Цыж поспешной развалочкой.
Чернега постучал по барабану живота:
- Два часа как пообедал, а из-за тебя вот...У Густи, небось, и куренок
припасен. Пойти, что ли?
За позициями невыселенные деревни давно привыкли к войне, жили своей
обыденной жизнью, кроме обычных крестьянских заработков открыт им был извоз
для армии, плотникам - укреплять ходы сообщений, парнишкам и девкам по 16
лет - копать вторые линии окопов, всем платили и еще всех кормили с
солдатских кухонь. И мужики, кому подходил призыв, некоторые как-то
принимаемы были в ближние части, и в их батарею тоже. И во многих избах
стояли военные постояльцы, порой и на поле выходили за хозяев, и белье
хозяйкам отдавая - не так стирать, как в подарок: армия богатая, все новое
выдавала. И тайно еще укрепляя и расширяя эту и без того широкую семью, иные
удальцы, как Чернега, завели в деревнях полюбовниц и хаживали к ним.
Свесил Чернега в шароварах босые ноги с короткими крупносуставными
пальцами и шевелил ими вопросительно:
- Пойти, что ли?... Хоть на два дня веселая будет. А то заскулит.
- Ну, ты ж не скулишь, как-то живешь.
Когда Чернега на своей койке сидел, голова его, мягко облепленная
недыбленными волосами, была под самым накатом, фуражки надеть уже нельзя,
тем более рук поднять. Так он раскинул их, как растягивая широченную
гармонь, и затрясся мясистым телом под сорочкой:
- Ну, сравнил! Ну ты, Санюха, скажешь! Ну, уж чего не знаешь - бы не
лез! Да у баб рази - как у нас? А отчего, ты думаешь, они веселые или
хмурые? да все от этого, было или не было.
Мало что - сверху нависал, но - силища, но - смех уверенный, спорить с
Чернегою было не Сане. В студенчестве это все понималось настолько тоньше, а
в армии, в постоянно-плотной мужской среде, в казарменных вечерних
разговорах - сплошь все говорили так, или не говорили вслух другого. Поражен
был, обижен за женщин Саня, но спорить - немел, какой у него был опыт?
- Ну, Терентий, не только ж от этого, - все же заикнулся.
- А я тебе говорю - только от этого! - крикнул Терентий и схлопнул
звонко ладонями. - Другой причины - не бывает! Кажется, замучилась, ног не
таскает, а только пощекоти, а?!... Иногда и подумаешь, правда: что-то у нее
кручина на сердце? Может, горе какое? А повалил, отлежалась, отряхнулась - и
такая сразу веселая, бойкая к печке побежала пышки печь! - хохотал
Чернега. - Простофиля ты, Санька. Да впрочем, молод. Еще насмотришься!
И столько раз уж он Саню вокруг этого на смех поднимал. Но всем саниным
представлениям о жизни и человеке претил такой низкий взгляд. Не могло бы
так быть! Никак этого быть не могло!
А Цыж нес гречневую кашу: подпоручику - с обеденной порцией мяса,
прапорщику - просто так, но торчал из миски черенок деревянной ложки стоймя.