"Александр Солженицын. Красное колесо: Узел 2 Октябрь Шестнадцатого" - читать интересную книгу автора

- Сюда, сюда! - брал Чернега миску сверху, не спускаясь. И вот уже
широкую деревянную ложку вваливал в рот, нисколько этим не раздирая губ. А
лбом чуть не касался верхних бревен. - Ничего-о, ничего-о... А у Густи б еще
и молочком залил.
Со вкусом кашу убирал. Присмотрелся, как Цыж наследил на полу мокредью
и шевырюжками глины:
- Эт такая слякоть? О здесь, у нас? Не, не пойду. Дуракив нэма.
Миску сбросил Цыжу, ноги опять вскинул:
- Отчего солдат гладок? - поел да и набок.
Перекатился на спину. Смотрел в бревна. И вслух размышлял:
- А думаешь, Григорий чем возвысился? Да слухала б она его иначе? Давно
б уже в Сибирь шибанула. Значит, мужик справный. Бабе чуть послабься - сразу
она брыкается.
Все было Чернеге ясно, и возражать ему бесполезно. В том чаще и состоял
их разговор с Саней, что спорить - хоть и не начитай.
А - дружили.
Саня кончил обедать, сидел над опустевшим столом, рассеянно собирал и в
рот закидывал последние хлебные крошки:
- Да-а... Роковые Гришки на Россию. Как нам худо, так и Гришка
появляется. То Отрепьев, то...
Отпыхнулся Чернега:
- Да при чем тут Гришка? Войну им - Гришка что ль начал? Самих в сортир
потянуло. Вот и за...лись.
Но все-таки... все-таки Сербия?... Бельгия?... И откуда-то же брались
эти фотографии и рассказы о зверствах немцев, как нашим пленным резали уши и
носы? (Правда, на их участке никогда ничего подобного не бывало.) А Чернега,
по своей силе, подвижности и приспособленности к веселью воюя легче других,
однако понимал эту войну куда мрачнее Сани - лишь как всеобщую затянувшуюся
чуму, у которой ни цели, ни смысла быть не может.
Саня поднялся от стола, Терентий вспомнил:
- Э-э, ты отдыхать? Подожди, голубчик, еще поработай!
- А что?
- А вон, приказы лежат, - кивнул на кровать Устимовича. Саня и правда
видел ворох, не обратил внимания. - Уже все прочли, ты последний. Читай,
читай и расписывайся. Барон заходил, взять хотел - я для тебя задержал, до
утра.
"Барон" был барон Рокоссовский, старший офицер 2-й батареи. Этот
"барон" почему-то Чернеге особенно приходился. Баронов, графов, князей он
сплошь не любил, заранее материл, но что-то чудно и гордо ему было, что вот,
узнав себя офицером, стал почти наравне с бароном, в одном офицерском
собрании. И не звал его никогда ни по фамилии, ни капитаном, а всегда -
барон. Кадровые между собой чинились, гордились, сравнивались: мол,
Михайловское училище старше Константиновского, - а мы вот,
судженско-сумские, с вашим бароном рядом, и хоть очи ваши повылазьте!
Подошел Саня к широкой кровати Устимовича, охватил двумя руками эту
россыпь подшивок, подколок, скрепок, на белой, бурой, розовой бумаге, то в
ширину, то в длину и с подгибами, исполненную многими писарскими почерками,
разными пишущими машинками, лентой фиолетовой и черной, - о, с каким
усердием это все составлялось! Сколько же тут было читать! если подряд и
подробно - полночи верных. Да, вот это равняло позиционное стояние с жизнью