"Владимир Соколовский. Уникум Потеряева" - читать интересную книгу автора

что не только выпить никто не помешает, не помешает закусить благоуханным
теплым рыбцом, - а не помешает и почитать бумажечки, и никто не засечет,
буде там окажутся не уместные для женского ума вещи. В конце концов, будет
обо что вытереть пальцы.
И вот первая пошла, и обласкал небо нежный рыбец, и листочек с крупным
почерком лег перед глаза размякшего механика на воротах. "Здравствуй,
дорогая подруга!.." - прочитал он, и всхлипнул: вспомнил, что давно сам не
бывал у родной мамаши. Тут же пошла вторая глиняная кружка, и снова нежный
рыбец затрепетал в жирных пальцах. Влажные, затомившиеся глаза ухватывали
слова с бумаги и разбрасывали по задворкам мозга. А там они опять уже
собирались в одно место. Фаркопов плохо соображал, о чем там говорилось, в
этом письме; допив пиво и прикончив восхитительную закуску, он отошел ко
сну. И проснулся спустя четыре часа чем-то обеспокоенный. Во сне ему виделся
молодой цуцыня Гришка Мырин: вот тянет он Константину Ивановичу положенную
радужную бумажку. Глянул - бат-тюшки! Денюжка как денюжка, хрустит, приятно
отдает в ладонь, да только рубашка больно необычна:
"... стоит, опершись о перила террасы, девочка в белом платьице с
короткими рукавами, открытыми плечами, в зеленых башмачках и кружевных
панталончиках. На шелковом снурке через плечо висит красивая, расшитая
бисером сумочка. Одна рука опущена свободно вдоль тела; другая же,
свесившись вне террасы, в сторону виднеющихся вдали полей, держит букетик
только что нарванных, простых луговых цветов. Перспектива вдали немного
искажена, букетик отчетливо ложится на кроны стоящих вдалеке деревьев. А
лицо...". Здесь сон обрывался, и перед Фаркоповым колыхался невнятный чей-то
лик: то ли законной жены Светульки, то ли диспетчерши Людки, тайной
услады... Лик снимался с купюры и маячил рядом, а бумажка, подхваченная
сквозняком, вечно свистевшим в механиковой будке, улетала вдоль гаража, и
там сиротливо трепыхалась, пустая в середине, и радужная по краям, чтобы
можно было все-таки догадаться: денюжка. Механик во сне гудел и плевался, а
когда проснулся, не вытерпев такого безобразия, - сразу пошел на кухню,
оглядел и пересчитал ровную стопочку денюжек: сегодняшнюю дань с таксистов.
На кухне было чисто и уютно; вот это-то и раздражило сейчас Константина
Ивновича. Бычьи наклонив голову, расставив ноги, он стоял и думал. Вдруг
гаркнул на всю квартиру: "Ленка, гад!" - "Чего-о?" - донеслось из комнаты
дочери. "Иди сюда, гад!" Это она, конечно, аккуратнейшая дочь, обиходила
кухню после папкиного пиршества. "Тут листочки лежали! Ты куда, Ленка, гад,
их девала?!" - "О которые ты пальцы-то вытирал? Я их смяла, в помойное ведро
бросила. Гря-азные, пфу!" Фаркопов порылся в ведре, достал скомканное
письмо: жирное, разбухшее, дурно пахнущее рыбой, и стал расправлять. Читал
остаток дня, читал вечер, когда сбегал еще за пивком, и яростно скреб
затылок, утихомиривая катавшиеся в круглой голове думы.


ХРАНИТЕЛЬНИЦА ПАМЯТИ НАРОДНОЙ

Девушка Зоя Урябьева, двадцати одного года отроду, и притом заочница
исторического факультета, потомственная жительница райцентра Малое Вицыно,
приступала к работе позже, нежели иные жители городка. К одиннадцати часам
те, что числились на рабочих местах, вовсю осуществляли разного рода
созидательную или разрушительную деятельность; безработные же сидели по