"Владимир Соколовский. Уникум Потеряева" - читать интересную книгу автора

при этом столько любопытства, столько страсти к познанию живописной работы,
что богомазы после освящения храма пошли к помещику, моему прапрапрадеду
Евгению Николаевичу Потеряеву, и просили отпустить мальчика с собою в
учение. Тот ходил в трауре по недавно скончавшейся жене (почему-то женщины
рано умирали в нашей семье!), но был тогда еще довольно либерален духом,
посмеялся: вот-де, мал золотничок, а со временем, возможно, и выйдет хороший
толк! И отпустил отрока на оброк, с обязательством каждые два года являться
к нему и показывать, чего добился учением. И вот Пушков ходил, расписывал
церкви, а потом как-то в Москве у них утонул артельный старшина, и мальчик -
да нет, он был уже не мальчик, лет шестнадцать, - прожил год на квартире у
одного запьянцовского, отовсюду изгнанного художника. Вот тут он и понял
волшебную силу настоящего искусства - и, сколько мог, усвоил его. И художник
полюбил его, как сына, и передал многое из того, чем владел сам, а живописец
он, видно, был отменный, сгубленный только питейным пристрастием. Днями Иван
Хрисанфович трудился, где только мог, чтобы заработать на дрова, свечи,
краски, пропитание себе и учителю, а ночами рисовал. По воскресеньям же они
ходили на пейзажи. К весне тот неизвестный художник-благодетель простудился,
заболел горлом, и доктор советовал ему ехать жить на юг. И вот в начале лета
он собрался, простился с друзьями и учеником, и ушел пешком с батожком и
котомочкой куда-то в Полтавскую губернию, где у него жили родственники. Звал
с собою и Пушкова - однако тот отказался: крепостной-де человек не имеет
права уходить без спроса барина. И сам вернулся в Потеряевку. Сначала
прапрапрадед хотел обойтись с ним сурово - но узнав, что он все это время
учился живописи, смилостивился и велел писать свой портрет. Этот портрет я
помню, на нем Евгений Николаевич - гусарский корнет, в форме, в которой в
молодости вышел из полка. Портрет добротный, хоть и обычный, - так ведь не
надо забывать, что художнику в ту пору исполнилось всего-то семнадцать лет!
В-общем, картина получила одобрение, и Пушков оказался в милости, в фаворе.
Видно, у предка уже тогда возник план относительно него - и, чтобы не
ошибиться, он заказал Ивану Хрисанфовичу еще один портрет: дочки Наденьки,
Nаdinе. Вот он-то и известен как Уникум Потеряева.
Nаdinе было тогда двенадцать лет, она предстала перед Пушковым
совсем еще девочкой, и непонятно: что могло так поразить его в ней,
вдохновить на такой шедевр. Ведь перед этим портрет, повторяю, был хороший,
но довольно заурядный, и после, а ведь он рисовал еще целых шесть лет, он не
мог создать ничего даже близкого к Уникуму. Написан он в очень простой
манере, в ней нет ничего академического, и все как-то подчеркнуто просто,
какая-то нарочитая неумелость - и в этом особая прелесть его. В-общем,
стоит, опершись о перила террасы девочка в белом платьице с короткими
рукавами, открытыми плечами, в зеленых башмачках и кружевных панталончиках.
На шелковом снурке через плечо висит красивая, расшитая бисером сумочка.
Одна рука опущена свободно вдоль тела; другая же, свесившись вне террасы, в
сторону виднеющихся вдали полей, держит букетик только что нарванных,
простых луговых цветов. Перспектива вдали немного искажена, букетик
отчетливо ложится на кроны стоящих вдалеке деревьев. А лицо... по нему
читается все затаенное в будущей моей прапрабабке! Она очень красива:
удлиненный овал, локоны, небольшой прямой нос, светлые глаза, упрямый рот,
твердый подбородок. Здесь и раннее сиротство, и мечты молодости, и затаенный
хмель дикой лесной помещицы, способной дойти в страстях до последнего
предела, и привитое жеманство, и коварство уездной барыни. Он уже тогда все