"Владимир Соколовский. Двойной узел" - читать интересную книгу автора

из избы. Я - за ними. На крыльце-то Григорий ей и говорит: "Ты вот что
думай: завтра свататься к тебе придем. Ты как?" Побледнела она, в перила
вцепилась, шепчет: "За Сережу, что ли?" Тут уж мы заудивлялись - а ты откуда
его знаешь? "Да знаю! - говорит. - Приходил он сюда в клуб". Так как? -
спрашиваем. Плечами пожала: не знаю, мол. А в общем, приходите, там видно
будет! Обратно зашла, Никиту выпроваживает - иди, дескать, поздно уже! "А
вас, - это нам, - я провожу". Пошли мы с ней. Давай она нас про Сережу
пытать - кто да что. Ну, мы где надо отвечаем, где надо помалкиваем.
Пришли мы домой, уложила я Гришу спать, Сергею говорю: мы, Сережа, в
Стикино ходили, там тебе избачиху, Надюшку, сватать надумали. Подумал он,
покурил: "Да сватайте! Не знаю ее, правда, ну, вам перечить не буду!
Делайте, как хотите, бобылем жить тоже неладно". На другой день одел костюм,
фуражку армейскую, сапоги начистил - опять в Стикино двинулись. Втроем уже.
Просватали девку, в сентябре свадьбу сыграли. Зиму вместе у нас в избе
прожили, на другое лето строиться Серега с Надюшкой собирались. Ладно они
жили. Веселые, молодые - как-то быстро друг к другу примкнулись. И нам
веселей стало: вчетвером-то куда как лучше, да и родители ее к нам наезжать
стали, гоститься, смотришь - и мы к ним заглянем. Куда как хорошо! Я
раньше-то думала - как сыночка в чужие руки отдавать? Поди, вся со снохой
изгрызусь от ревности. Да куда там! Не то что по воду сходить - пол ей
вымыть не давала. Тем более, она скоро понесла. Совсем ладно. Родила она в
мае сорок первого парнишоночку - вот праздник-то был! Из нас четверых никто,
наверно, так хорошо никогда не живал, как тем маем...
В июне, в воскресенье-то, сват со сватьей к нам приехали: внучка
повидать. Отстряпались мы, поели. Часа в три за деревню с гармошкой вышли,
расположились, посидели, глядь: по дороге из Стикина трактор пылит. Зачем
это, думаем, к нам мужики в воскресенье едут? Серега бегом на дорогу
кинулся: может, на полях беда какая? Вышел на дорогу, трактор остановил,
покричали они чего-то с трактористом друг другу, да мы не слышим, трактор
заглушает. Смотрим: обратно Серега бредет. Понурился. Подошел. Война,
говорит, началась. С немцами. Давай мы тут голосить! Надюшка Володьку мне
отдала, повисла на Сереге-то, воет! А он ее посадил, сам рядом уселся.
Гляжу: смеется. "Да что! - говорит - бабы! Дело-то ясное, как репа. Малой
кровью, могучим ударом! Может, и повоевать-то опять, как в финскую, не
успею. Воете тут, понимаешь..."
Через неделю проводили в район, до военкомата. Отправили нашего Серегу
на войну. А в августе Грише повестка пришла. Уехал он, родной мой. Сорок
пять лет ему было. Зимой, в декабре, похоронку я на него получила. Сжались
мы с Надюшкой, притихли. На мальчонку и дыхнуть боялись - до того его
берегли. Да, видно, пришла беда - отворяй ворота. Застудили Володьку, помер
он у нас... Совсем худо стало. Придем, бывало, с Надюшкой вечером с работы -
она уж тогда вместе со мной в колхозе работала, - воем, воем. Одна радость
осталась - письма Сережины. Он нам часто писал. Все бодрился: ничего, мол,
бабы, вот выгоним фашиста - опять вместе будем. Только смерти Володькиной
долго нам простить не мог. Какие, мол, вы мать с бабкой, если сына моего
уберечь не сумели...
Потом из госпиталя письмо пришло. Ранен, дескать, но не сильно, -
правда, не написал куда. Фотокарточку послал - с медалью, с двумя кубиками.
Деньги по аттестату к нам от него приходили. Скоро опять из действующей
армии стал писать. Два ордена да еще медаль получил. Весной сорок третьего