"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

большого хутора. Она ежедневно и берет нас из лагеря на работу. Фамилия
хозяйки Петрович. Она вдова при живом муже, который, как бывший председатель
Саласпилского сельсовета, сидит в лагере для гражданских латышей.
Свекла крупная, держится в земле крепко. Когда тянешь, то мочишь руки
до локтей. Ноги мокры давно. Шинель намокла и стоит колом, вода течет за
воротник. Непрерывно моросит мелкий дождик, временами припускает сильнее,
временами мокрый снег. Однако и этой работе скоро конец. Осталось на день
два. Кругом скучный осенний, специфически латышский пейзаж: поля, поля. Тут
и там хутора. Несколько гуще стоят домики ближе к станции.
Начинаю новый ряд невдалеке от дороги, по которой проходят редкие
прохожие. Один, невзрачного вида, в клеенчатом плаще и кепке, накрытой
капюшоном, останавливается вблизи нас и на ломаном русском языке неуверенно
спрашивает:
- Есть тут кто-нибудь Zimmermann?
Разгибаюсь и поспешно выкрикиваю:
- Я плотник, Zimmermann. Возьмите, господин, меня.
Сейчас не думаю о том, что профессионально не держал топора в руках.
Только бы вырваться из лагеря, где голод, неустроенность, огромная
смертность. В придачу к этому моя, как здесь говорят, "заметная" физиономия
может привести к беде. Прохожий оживляется и записывает мой и еще одного
молодого парня номера. На русско-латышско-немецком языке, сопровождаемом
выразительными жестами, дает понять:
- Завтра подойдите к воротам; я за вами пришлю.
На душе сразу становится веселей. Подходит время обеда. На крыльце
появляется хозяйка, машет рукой и кричит:
- Эй, русские, обедать!
Бодро шагаем на ферму. В большой теплой кухне уже накрыт стол.
Посередине большая, как колесо, сковорода жареной картошки с салом и, увы, с
луком. Толстые ломти чернейшего, невиданного доселе хлеба и две объемистых
глиняных кринки молока. Налегаю на хлеб и молоко. Со сковороды осторожно
вытаскиваю кусочки сала. Несмотря на сильное истощение, картошку с луком
есть не могу. Природное отвращение к жареному луку пересиливает даже
затяжной голод. Прочие налегают на картошку. При этом по возможности
незаметно горстями наталкивают ее в свои сумки из-под противогазов. Один
даже пытается наливать в сумку молоко, которое, разумеется, течет ему на
шинель и на пол. Едят молча, слышно только сопение. Шутит сама хозяйка,
временами подсаживаясь к столу. Петрович - русская баба, молодая, веселая,
румяная. Что называется, кровь с молоком. Однако и на угощенье, и на
рассиживание за столом скуповата. Никаких добавок не дает и поскорее
выпроваживает в поле. Нам, само собой разумеется, не до нее, но после обеда
мы разомлели и не прочь посидеть в тепле хотя бы полчасика. Однако
приходится идти в поле под дождь.
Ноябрьский день короток. Скоро и стемнело. Пришел конвойный и повел в
лагерь. Ковыляю позади команды с трудом, да и то опираясь на палку. Прошло
два месяца со дня ранения. Пуля сидит в пяточной кости и как следует дает
себя знать. Когда наступаешь на пятку, пронизывает боль, и ощущение такое,
словно там все расползается. Хоть на крик кричи. В привязанном разрезанном
ботинке мокрые бинты хлюпают, а повыше под бинтами копошатся вши. Однако
мысль тверда: нужно вырываться на работу, несмотря ни на какую боль. Нужно,
нужно, нужно. Только не залеживаться в лагере - там смерть.