"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

искренни.
Вот, как сейчас, когда стесняться им некого.
Странная у меня судьба. В лагере всех поджидает одна смерть, а меня
две. Одна - такая же, как для всех, а вторая, еще более верная, в случае,
если сочтут за еврея из-за моего вида и выразительного лица, выделяющегося
из множества простых и грубых лиц. Я пишу это не из хвастовства и далек от
мысли этим гордиться. Ведь эта, как здесь говорят, моя заметность и раньше в
России ничего, кроме неприятностей, мне не давала. Бывали по этой причине и
столкновения, и оскорбления. Простой человек всегда испытывает острую
неприязнь к людям, стоящим по интеллекту выше него. В России же эта
неприязнь многократно усиливалась непрерывно долбящей пропагандой,
возвеличивающей рабочих. Других людей, в первую очередь, интеллигентных, эта
пропаганда обращала в людей как бы второго сорта.
Впрочем, на войне тоже впереди меня стояла одна смерть от немцев, а
позади - вторая - от своих. Раньше я последней не видел и недооценивал ее,
но в лагере, где об этом громко говорили и такими убийствами гордились, я
понял, что она - вторая - совсем не призрачна. Вероятно, такой статистики,
то есть учета потерь офицеров на войне от собственных солдат, не существует.
Но по некоторым признакам можно заключить, что властям это небезызвестно.
Хожу ежедневно по утрам к воротам с надеждой попасть на работу и
одновременно избегаю попадать на этапы в Германию. Устроиться пока не
удается, хотя порядка стало несравненно больше. Произошло это только тогда,
когда немцы создали русскую полицию, и все сразу встало на свои места.
Немецкому полицейскому русский человек не верит, не понимает его и считает
за дурака, которого можно и нужно обмануть. Совсем другое дело - свой
полицейский. Его не обманешь; он такой же, как ты, и видит тебя насквозь. А
строгости и свирепости у него больше, так как старается он от души, не за
страх, а за совесть Поэтому русскую полицию уважали, боялись и слушались, и
в результате установился порядок.
Наконец в один из дней, когда казалось, что ничего не получится, так
как комплектование уже закончилось и народ разошелся, я понуро, почти в
одиночестве стоял у ворот. На сердце было тоскливо, в душе - отчаяние и
чувство полной безнадежности. Вдруг тот же старший переводчик Мишка, идя из
караульного помещения, вытянул руку и совсем недалеко от меня крикнул:
- На работу становись!
Не нужно говорить, что его голос сейчас для меня был райским. Мне
кажется, что он даже запомнил меня. Уж очень ловко и здорово дал он мне
тогда затрещину. Увидев, как я молнией влетел в строй, Мишка засмеялся и
сказал:
- Ну, теперь становись, становись!
Отсчитав восемь человек, построившихся буквально за секунды, он довел
нас до ворот и передал конвойному немцу. Сбылась сокровенная мечта: я за
воротами лагеря и шагаю на работу.
Сырая ноябрьская погода. Копаем сахарную свеклу, то есть выдергиваем ее
из рядков и бросаем в кучи. Двое обрезают ботву. Мы - это те самые восемь
военнопленных из Саласпилского русского солдатского лагеря для
выздоравливающих раненых - Nebenlag'a, филиала рижского лагеря - Stalag'a.
Кроме нашего лагеря, вокруг поселка Саласпилс расположены еще четыре или
пять лагерей различного назначения, в том числе огромный ужасный лагерь
уничтожения. Поле, на котором мы работаем, принадлежит хозяйке не очень