"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

голодная, немытая и убогая. Я ничем не отличаюсь от других особей общего
людского стада. Лицо серое, на впалых щеках кружки черного румянца. Это
оттого, что мы не моемся. Мыться негде и нет потребности. Наоборот, на
истощенный организм холодная вода, даже на лицо, действует как болезненный
шок во всем теле. Страх перед холодной водой, вынесенный оттуда, сохранился
у меня и потом. Зато бреемся мы все. Бороды отпускать нельзя, так как
бородатых немцы считают евреями. Бритвы сохранились у очень немногих,
поэтому мы бреемся обломками лезвий, стеклом, а иногда просто по-свински
опаливаем лицо головешкой. У всех нас на головах натянуты пилотки с
опущенными вниз крыльями, иногда не одна, а две или три разом. Пилотки
никогда не снимаются, и кажется, что они приросли к голове. Шинели грязные и
местами прожженные у костров, без хлястиков, у некоторых подпоясанные
веревочками, сидят на нас как халаты. На боку у каждого торба из-под
противогаза, а за спиной вещевой мешок. Об обуви и говорить нечего: ботинки
разбиты и заляпаны грязью. И вечный голод, привыкнуть к которому нельзя. Я
голодаю уже почти два месяца, а были дни, когда во рту и крошки не было.
И все-таки, наряду с невзгодами, моя жизнь теперь внутренне не
бесцветна. Здесь я впервые по-настоящему общаюсь с людьми из различных слоев
общества. Слушаю их откровенные рассказы, узнаю разные людские судьбы. С
души как бы свалились оковы, как бы распахнулось окно в широкий мир, и я
чувствую себя человеком среди равных мне людей.
Раньше я и понятия не имел, насколько кастово и сословно наше общество.
Работая на заводе, я общался с рабочими как бы через глухую стеклянную
стену. И будучи всегда каким-то начальником, был им чужд, хотя и не понимал
этого. Живя в семье и узеньком круге знакомых, я был совершенно изолирован
от остальных людей, но об этом не задумывался и тоже не осознавал этого. В
духовном отношении все как бы сидели каждый в своей клетушке, вроде зверей в
зоопарке. Да и была ли возможность задумываться о жизни? О нашей бедной
жизни, придавленной непомерной десяти двенадцатичасовой работой и
всевозможными квартирными и бытовыми тяготами?
По всему вижу, что из лагеря нужно поскорее выкарабкаться. Но как?
Проще всего, конечно, попасть на большие этапы, которые раза по два в неделю
направляются в Германию. Набирают туда и добровольно, и принудительно. Но
кто знает, что там? Скорее всего, такие же лагери, а в придачу шахты и
каменоломни. Нет уж, надо стараться попасть здесь на работу к крестьянам,
хотя это и очень трудно. Ежедневно происходят свалки, так как берут по
нескольку человек, а желающих тысячи. Но все же пытаться нужно, а для этого
нужно сначала уйти из лазарета и получить номер. Говорю Захарову:
- Ты теперь ходишь хорошо. Давай уйдем из лазарета и будем пробиваться
на работу.
- Не-ет. Буду зимовать в лазарете, а там видно будет.
Последние дни замечаю, что Захаров не то что ослаб и, как здесь
говорят, стал "доходягой", а как-то опустился. Даже видел я, что он стал
променивать половину хлебной пайки на табак. Это плохой признак. Такие здесь
долго не живут.
Я решаюсь. Заявляю санитару, что ухожу, получаю у него алюминиевый
кружок со своим номером 3594. Раненым больше я не числюсь, и обратная дорога
в лазарет для меня закрыта.

Глава 4.