"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

паника. Задние бросаются вперед, опрокидывают термосы и стоящих спереди.
Топчут, давят, крик, рев. Сзади напирают тысячные толпы. Немцы истошно
кричат и бьют по этой живой куче палками и прикладами, стреляют в воздух. Но
все напрасно. А когда, наконец толпу удается разогнать, то на месте свалки
остаются лежать раздавленные. Все разлито, растоптано и голодными остаются
все. И такая "ходынка" повторяется не раз.
Спят они на мокрой растоптанной земле под дождем и снегом. Для обогрева
обстругивают и даже валят перочинными ножами тополя. Из щепок жгут костры, а
кору едят. На всю жизнь запомнился мне запах тлеющей сырой листвы и щепок и
вид мерцающих костров сквозь пелену измороси. Выживают там люди
организованные и крепко держащиеся друг за друга. Это матросы. У них и
интеллект повыше, и спаяны они длительной совместной службой на фортах. И
здесь они живут дружно, а не так, как пехота и другие "зеленые" - каждый
врозь. Ночуют вместе, человек по сто. Расстилают шинели, ложатся на них и
шинелями укрываются. По углам такой спальни ставят часовых. Когда шинелей не
хватает, то сдирают их с "зеленых", которые и понятия не имеют об
организации и перед такой силой совершенно беспомощны. А всякое
индивидуальное сопротивление кончается побоями, а то и увечьем. При этом и
слова придуманы: "Жалко мне тебя, а себя еще жальче".
Сегодня во всех бараках записывают офицеров. Ходит комиссия, состоящая
из немца-колонновожатого, писаря и переводчика. В лазарете в среднем проходе
поставили стол и при свете тусклого фонаря зовут записываться. Распустили
слух, хотя от немцев я этого не слышал, что по Гаагским конвенциям пленные
офицеры работать не будут, жить будут на частных квартирах, да еще получать
треть жалованья. Из множества слухов этот, пожалуй, самый нелепый. К
английским или французским офицерам, может быть, это и применяется, но к нам
никогда. Советская власть таких конвенций не подпишет, а если и подпишет, то
лишь для показа. Однако или действует слух, или одолевает любопытство, а
скорее всего, люди просто ищут какой-то выход, но перед столом собирается
толпа. Никаких удостоверений, дипломов и прочих бумажек не требуется, да их
ни у кого и нет. Только и слышится: "Пан, а пан. Запиши меня лейтенантом".
Немцев почему-то здесь зовут панами, произнося это слово подобострастно
и нараспев. Судя по виду записывающихся, многие сами себя возводят в
офицерское звание. Но немцы доверчивы, верят нам на слово и самозванцев
записывают. Русский человек всегда, где может, старается обмануть
иностранца. Так и сейчас: многие записавшиеся офицерами не были. В то же
время, часть офицеров, особенно из запаса, растворилась в общем голодном
стаде.
Впрочем, как я видел и в СССР при мобилизации, часть офицеров старалась
скрыть свои звания, выдавая себя за рядовых. Офицером хорошо быть только в
мирное время, да и в конце войны при близкой победе. А в суровой тяжелой
войне - нет. Преимуществ немного, а ответственности и опасности больше. А
пулю жди и от противника, и от своего.
Дальнейшая судьба офицеров не была завидной. Их отделили от общей массы
и перевели в другой лагерь. Там они действительно не работали, но жили на
таком же пайке, как и мы. На работу к крестьянам их не отдавали, да многие
из них и сами работать не хотели, особенно когда в лагерях положение
улучшилось. С организацией РОА, известной у нас как армия генерала Власова,
часть офицеров в нее вступила.
Вот скоро месяц, как я живу в лагере. Внешне наша жизнь серая,