"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

Нытье его очень надоедает, и в то же время чувствуем, что надо помочь.
Однажды под вечер меня толкает Захаров и головой показывает на верхние нары
недалеко от наших мест:
- Смотри, по-моему, у них уже второй день мертвец. Держат и пайку на
него гребут. Попробовать, что ли? - Я согласен. Точно заметив место, ложимся
спать.
Вероятно, уже далеко за полночь оба мы как можно тише слезаем с нар. В
лазарете совершенно темно. Только в дальнем конце, где спят санитары, чуть
теплится коптилка. Во сне люди бредят, вскрикивают, ворочаются и шумно
скребутся, стараясь избавиться от множества насекомых. Смрад от гноящихся
ран и от мертвых, а также просто от массы немытых тел и мокрой, до последней
степени грязной одежды стоит ужасающий. На это, впрочем, никто не обращает
внимания. Тихо подхожу к замеченной стойке и забираюсь на нары. Ощупью
пытаюсь расшнуровать и стащить с ног мертвеца ботинки. Это совсем непросто.
Стопа закоченела и не гнется. Неловко дернув за ногу, нечаянно бужу
владельцев мертвеца. Они считают его своей собственностью и разувать не
дают. В темноте завязывается борьба и шипящим шепотом идет перебранка.
Вероятно, это смешно, когда ругаются шепотом, но повышать голос нельзя
проснутся санитары, и всех участников потасовки прибьют и выбросят из
лазарета. Наконец при помощи Захарова один ботинок снят. Принимаемся за
второй. В это время меня почти совсем сбросили с нар. Карабкаюсь снова и,
пользуясь тем, что с ботинком возится Захаров, а у меня обе руки свободны, в
темноте нащупываю голову более активного защитника и сильно ударяю в лицо.
Этот последний аргумент, как говорили римляне, "Ultima ratio", действует.
Оба владельца этого несчастного мертвеца борьбу прекращают, а мы с победой и
двумя ботинками возвращаемся на свои места. Все обошлось благополучно.
Несомненно, что кого-нибудь во время потасовки мы разбудили, но ввязываться
не стал никто. Здесь это опасно.
Теперь Леша обут и может спокойно зимовать. Однако через несколько дней
он все же умер. Еще накануне, словно предчувствуя, просил меня, если я
выкарабкаюсь отсюда, написать о его смерти родным в Краснодар в дом No 124,
а улицу я не запомнил. А утром он был уже совсем холодным и босым. Хотя он
лежал между нами, но когда сняли с него эти ботинки, сменившие еще одного
владельца, ни Захаров, ни я не слышали.
Отчего он умер? От раны? Его рана гноилась, заживала медленно, но
заражения не давала. Умер он и не от голода, на этом скудном пайке жить было
можно - и я, и другие жили. Тем более, что немножко мы его подкармливали.
Тогда отчего же? Не знаю. Здесь говорят - от тоски.
Ежедневно по утрам видишь, что почти у каждого барака валяются то один,
то несколько босых и раздетых трупов. Сначала специальная похоронная команда
свозит их в сарай, превращенный в мертвецкую. Затем раза два - три в день их
отвозят за лагерь и зарывают в заранее выкопанных рвах. Эта грустная
процессия, словно для большей торжественности, движется очень медленно. А
просто сказать, десять человек, впрягшись в оглобли, с натугой волокут
тяжелую обозную повозку, доверху нагруженную трупами и укрытую брезентом.
Местные миннезингеры, сложившие множество песен, воспели и это
обстоятельство, и поют на мотив "Колымы":
"Мертвецов по утрам там таскали В тот холодный, без двери, сарай, Как
обойму в порядок складали, Для отправки готовили в рай. Грабарям там работы
хватало. В день два раза, а часто и три С мертвецами повозку возили Туда,