"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

другого. Вот поэтому многолетнее изучение иностранного языка в школе не
очень результативно.
Разговоры, собирающие вокруг меня все больше любопытных, начинают
раздражать офицера. Он что-то строго выговаривает "моему" немцу. Тот
подкатывает мотоцикл и подсаживает меня в коляску. Когда оказывается, что
ногу мне не согнуть, то помогает уложить ее поверх коляски и привязывает
ремнем.
И вот мотоцикл зафырчал и повез меня в Европу, куда я столько лет
мечтал поехать, разумеется, не так и не таким способом. Переехали железную
дорогу и едем вдоль реки Ижоры по шоссе на Скворицы - Кипень. В какой-то
финской деревне немец останавливает санитарную машину, и я навсегда
расстаюсь с этим симпатичным парнем, даже не узнав, как его зовут.
В машине, кроме меня, четверо. Два легко раненных немца сидят и весело
болтают. Внизу молча лежит тяжело раненный немец, а над ним тоже тяжело
раненный русский. Хотя в машине темновато, так как спереди лампочка в
рифленом футляре очень слаба, в русском узнаю кого-то знакомого.
Приподнявшись и взглянув пристально, узнаю Жилина. Он очень бледен,
осунулся, и нос у него заострился. Спрашиваю.
- Что с тобой?
Веселые немцы смолкают. С большой паузой, едва шевеля губами, выдыхает:
- В живот.
Чувствую, что говорить ему трудно, и больше не беспокою. Немцы тоже
молчат. Едем быстро. Машину бросает из стороны в сторону. Чтобы не
свалиться, держусь за что попало. Видно, дорога не из хороших. Наконец
приехали. Санитары, немолодые немцы, распахивают задние дверцы. Двое выносят
Жилина, а третий помогает мне. Опять, обхватив его за шею, скачу на одной
ноге. Машина с раненными немцами едет дальше. Нас помещают в огромном
бревенчатом сарае, вероятно, пользовавшемся прежде для хранения зерна или
сельхозмашин. На полу постелена солома, на которой в несколько параллельных
рядов, ногами к широкому проходу лежат русские раненые, но никак не меньше
двухсот человек. Нам едва хватает места у самой стены. На другом конце
длиннющего прохода горит большой дымный факел.
Самое первое чувство - это удовлетворение: наконец-то добрался до
какого-то пристанища, до какой-то крыши над головой, до какой-то постели.
Подавляет и то обилие впечатлений, которых за сегодня набралось больше, чем
в обычной жизни собирается за годы. Но день еще не кончился. Сейчас в сарае
сущий ад. Вероятно, тот древний монах, который оставил нам картину мучений в
аду, сам видел и слышал что-то подобное. Как будто сам воздух в сарае
источает симфонию криков, хрипов, стонов. Сначала даже невозможно
разобраться в источниках этих звуков. Кажется, что мучается и страдает одна
огромная живая многоголосая плоть.
Однако вскоре я начинаю кое-что различать. Вот недалеко от меня сидит
Ваня Петрушков. Лежать не может, и с хрипами, стонами и бульканьем в горле
раскачивается из стороны в сторону, отчего по лежащим рядом бегут длинные
дрожащие тени. Голова его как огромный кровавый пузырь - пуля прошла из
скулы в скулу и задела глаз. Подальше долговязый солдат размахивает поднятой
вверх, обрубленной по колено ногой с болтающимся куском голени, и на высокой
звенящей ноте, не переставая, кричит:
- Доктора, доктора, доктора...
Позади меня, кто именно, не вижу, воет низким надсадным голосом. Далее