"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

пауза. Затем, похлопывая по кобуре и исподлобья глядя, цедит:
- Сейчас я тебя расстреляю!
Хотя я уже попривык, что здесь с этого начинается обращение старшего к
младшему - все начинают с этого, но каждый раз такое обращение не то что
пугает, а коробит. Да, впрочем, что говорить. Я и сам унизился до угрозы
пистолетом тяжело раненому и страдающему солдату.
- Ты мало немцев убил - только одного. За две пушки этого мало. Должен
был сто пятьдесят убить!
Вот странное число. Почему сто пятьдесят? Меня это озадачивает, и в то
же время, несмотря на неподобающую обстановку, смешит. Снова повторяю
обстоятельства дела:
- Ведь когда стреляли из орудий по немецкой цепи шрапнелью, было видно,
что они падали.
- Нет! В донесении написано, что ты застрелил только одного.
Потом, немного смягчаясь, говорит:
- Сколько их шрапнелью задело - этого мы не знаем, это только им самим
известно. Этого я в сводку помещать не могу. Да и ты сам не можешь быть
уверен. Может быть, они сами залегли, а потом и обошли тебя лесом?
На том разговор и закончился. Подав на прощание руку, сказал:
- Иди, ищи своего батарейного, он где-то там.
Где это "там", предстояло решать мне самому.
В штабе получаю вскрытую посылку от Марии. Посылка, видно, давно там
валяется. В посылке белье, полотенца, одеколон, плитка шоколада. Похоже, что
было еще что-то, так как ящик не полон и все смято. Содержимое посылки меня
сердит: зачем мне белье - в армии дают, зачем полотенца - мы не умываемся,
зачем одеколон и шоколад? Что это за дикие представления о войне, как о
какой-то даче. Шоколад тут же разламываю и оделяю стоящих поблизости.
Прекрасное новое льняное, в голубую полоску, полотенце раздираю пополам и
наматываю на ноги вместо вконец сопревших портянок.
Описывать поиски своей батареи - это все равно, что описывать
хаотические броски и зигзаги молекулы в броуновском движении. Никто ничего
не знает, но всем везде чудятся немецкие лазутчики и диверсанты, хотя весь
вред идет от собственного беспорядка. Но так уж нас воспитали в тридцатые
годы и приучили взваливать вину за все негативные явления на вредителей и
диверсантов.
Во время блужданий то и дело видим листки сероватой, очень плохой
бумаги, нередко попадавшиеся и ранее. Это немецкие листовки, разбрасываемые
с самолетов. Хотя брать их строжайше запрещено, солдаты тайком их подбирают
для сворачивания цигарок, так как никакой другой бумаги у них нет.
Разумеется, при этом их читают. Содержание листовок, наряду с информацией о
положении на фронтах, представляет собой грубые и, на мой взгляд, неумные,
но очень хлестко поданые призывы и лозунги. Часто они зарифмованы или даны
как частушки. Это как бы орет и ругается подвыпивший мужик, у которого
что-то было на уме, а теперь вылезло на язык; как я замечал, сначала по
очень слабым признакам, а потом все яснее и яснее, эти призывы находят
своего адресата и доходят до сердца. Видно, их составитель хорошо понимал
душу русского мужика и умел с ним говорить как свой со своим.
Вообще убедить человека, особенно русского, что-нибудь не делать, не
исполнять, не слушаться - не трудно. В этом, кстати сказать, основа основ
всех революций, независимо даже, от кого этот призыв исходит. А уж если он