"Борис Соколов. В плену" - читать интересную книгу автора

Были уже густые сумерки, когда я со всем тем, что осталось от
полубатареи - несколькими солдатами, - тронулся в путь. Идти нужно через всю
Гатчину и где-то за ней искать штаб полка, а где именно - этого толком никто
мне сказать не мог. А также никто понятия не имеет о том, где сейчас немцы.
Деревня Большая Загвоздка перед Гатчиной сожжена дотла. Дорога вся в ямах,
местами перекопана и изрыта большими и малыми воронками. По дороге никого не
встречаем. Местами совсем темно, так что идти приходится чуть не ощупью.
Местами светлее от тлеющих пожарищ и дальних пожаров. Вдали грохочет
артиллерия и рвутся крупные авиабомбы. Как всегда теперь, ночное небо
повсюду прочерчивается параболами трассирующих пуль. В самой Гатчине
разрушений и пожарищ немного, хотя воронки попадаются.
Посреди площади горит собор. Думается, чему там гореть? А вот, горит
же. Может быть, там был склад? Пожар какой-то вялый, в багрово-дымных тонах.
Слабо светятся окна, словно там теплятся свечи и идет заупокойная служба.
Только из одного окна вылезает красный язык и лижет стену. Но зато ярким
золотом пылает факел над подкупольным барабаном. Хотя купола уже нет,
временами пламя принимает форму той луковицы, которая венчает православные
церкви. Должно быть, такую пламенеющую луковицу и увидел древний
византийский зодчий и увековечил ее в золоте. Ограда собора искорежена и
смята большим деревом, вырванным с корнями крупной авиабомбой и
переброшенным с края площади к собору. В освещенном круге вокруг собора в
каких-то неудобных позах лежат трупы. Все босые, а некоторые и раздеты.
Видно, кому-то пришлось помаяться, стягивая сапоги с закаменевших ног и
срывая шинели и гимнастерки.
Все это как-то неестественно и жутковато. Глядя на своих спутников,
вижу, что и на них все это производит гнетущее впечатление. Пытаясь их
подбодрить, говорю:
- Ну, что тут особенного. Пожар, как пожар. Сейчас пожаров много.
Однако чувствую, что вся картина - эти багровые окна, этот пламенеющий
купол на фоне абсолютно черного неба, это дерево, как будто само бросившееся
к собору, и наконец эти босые, словно корчащиеся трупы, ложится на душу
чем-то пророчески недобрым. К тому же зловещие образы усиливаются в сознании
ночным ознобом и страшной усталостью.
Дальше, пройдя мимо дворца, после долгих блужданий, так как спрашивать
некого, уже перед рассветом натыкаемся на штаб своего полка. В одной из
землянок сквозь прореху в занавеске из шинели чуть светит коптилка. В
землянке, сидя, дремлют, а, вернее, спят дежурные. Наше неожиданное
вторжение сначала их пугает. Командир полка только что лег отдохнуть, и с
докладом придется подождать. Здесь, по-видимому, путного ничего не знают,
так как связи почти нет. Расспрашивают меня о дивизионе Лещенко, о моей
батарее. Узнаю о смерти моего школьного товарища Осипова, бывшего при штабе
и погибшего от бомбы.
Появляется заспанный комиссар, грузный пожилой человек, одетый не по
форме, а под комиссара времен гражданской войны - в кожаной тужурке и такой
же фуражке. На ремне кобура с наганом и полевая сумка. Выслушав доклад
дежурного и прочитав донесение майора, отзывает меня в сторону от землянки.
Сам садится на край канавы, а меня, оставив стоять, долго молча исподлобья
разглядывает. Потом со слабо выраженным эстонским акцентом спрашивает:
- Говори, как воевал?
Немного путанно, но по возможности подробно рассказываю Опять длинная