"Борис Соколов. Мы еще встретимся, полковник Кребс! " - читать интересную книгу автора возвращалась она к себе домой, в свое "гнездышко", как любил Григорий
Самойлович называть их двухкомнатную квартиру. Решение ехать, немедленно ехать, было твердым и бесповоротным. И только подойдя к двери с медной табличкой "Архитектор Г.С.Замковой", она подумала о человеке, который был ее мужем, любил ее. И ее решительность поколебалась. Она не успела отнять руку от звонка, как Григорий Самойлович отворил дверь. Видимо, встревоженный ее отсутствием, он нервничал. - Где ты была? - уступив дорогу, спросил он. Не ответив, она прошла мимо него и стоявшей в дверях домработницы, пожилой, медлительной Евдокии Андреевны, в комнате села на край дивана. Григорий Самойлович, еще больше встревоженный, подошел к ней. - Что случилось? Она молчала, не зная, как начать тяжелый разговор. - Что случилось, где ты была? - волнуясь, переспросил он. - Сядь, Гриша, нам нужно поговорить, - наконец сказала она, и он покорно сел рядом, уже зная, что произошло то, чего он так боялся. Избегая смотреть в глаза, понимая, что причиняет ему горе, она рассказала о своей поездке к Березовскому, о ранении Федора и о решении ехать в Сухум. Окончательном решении! - жестко подчеркнула она и взглянула на него. Григорий Самойлович сидел с опущеной головой, молчал. - Что ты молчишь? - начиная горячится, спросила она. - Что ж говорить, ведь ты все решила сама, - ответил он, печально пожав плечами, и эта покорность и безропотность убивали в упреков, оскорблений. Тогда ей было бы легче укрепиться в своем решении. Сейчас так же, как и в кабинете Березовского, она чувствовала, что любит Дробышева, твердо убеждена, что должна быть около него. Но вместе с любовью к Федору в ее душе жила еще и жалость к сидевшему около нее человеку. Она убеждала себя, что его любовь эгоистична, что он превратил ее в куклу, живую куклу, а она, по легкомыслию или по глупости, согласилась на эту оскорбительную роль полу содержанки, полужены. Чтобы озлобиться, она пыталась вспомнить все плохое в их совместной жизни. Пыталась и не могла. И постепенно чувство решимости и враждебности уступало жалости к этому уже старому человеку, для которого она была всем в этом большом и холодном мире. - Что ты молчишь? - снова спросила она, но он даже не поднял головы, уйдя в свое горе. И тогда, не выдержав, она встала перед ним на колени, заплакала. Ей было жаль его, но больше всего жаль себя, хотя во всем была виновата лишь сама. Григорий Самойлович поднял голову: - Я думаю, твое решение окончательно. Оно жестоко. Но я должен был знать, что рано или поздно так будет. - Он усмехнулся. - Да, недолго прожило мое счастье. Спасибо тебе за радость и горе, за все, что ты принесла. - Голос его дрогнул, говорить было трудно. - Но помни, в любой день, в любой час я буду ждать тебя. - Услышав всхлипывания у двери, он взглянул туда и только сейчас увидел стоявшую у портьеры плачущую Евдокию Андреевну. - Вот с ней и будем ждать тебя в этом, твоем, доме, - сказал он. Стараясь быть спокойным, |
|
|