"Борис Соколов. Мы еще встретимся, полковник Кребс! " - читать интересную книгу автора

возвращалась она к себе домой, в свое "гнездышко", как любил Григорий
Самойлович называть их двухкомнатную квартиру. Решение ехать,
немедленно ехать, было твердым и бесповоротным.
И только подойдя к двери с медной табличкой "Архитектор
Г.С.Замковой", она подумала о человеке, который был ее мужем, любил
ее. И ее решительность поколебалась.
Она не успела отнять руку от звонка, как Григорий Самойлович
отворил дверь. Видимо, встревоженный ее отсутствием, он нервничал.
- Где ты была? - уступив дорогу, спросил он. Не ответив, она
прошла мимо него и стоявшей в дверях домработницы, пожилой,
медлительной Евдокии Андреевны, в комнате села на край дивана.
Григорий Самойлович, еще больше встревоженный, подошел к ней.
- Что случилось?
Она молчала, не зная, как начать тяжелый разговор.
- Что случилось, где ты была? - волнуясь, переспросил он.
- Сядь, Гриша, нам нужно поговорить, - наконец сказала она, и он
покорно сел рядом, уже зная, что произошло то, чего он так боялся.
Избегая смотреть в глаза, понимая, что причиняет ему горе, она
рассказала о своей поездке к Березовскому, о ранении Федора и о
решении ехать в Сухум. Окончательном решении! - жестко подчеркнула
она и взглянула на него. Григорий Самойлович сидел с опущеной
головой, молчал.
- Что ты молчишь? - начиная горячится, спросила она.
- Что ж говорить, ведь ты все решила сама, - ответил он,
печально пожав плечами, и эта покорность и безропотность убивали в
ней решимость быть жесткой и лаконичной. Ей хотелось резких слов,
упреков, оскорблений. Тогда ей было бы легче укрепиться в своем
решении. Сейчас так же, как и в кабинете Березовского, она
чувствовала, что любит Дробышева, твердо убеждена, что должна быть
около него. Но вместе с любовью к Федору в ее душе жила еще и жалость
к сидевшему около нее человеку. Она убеждала себя, что его любовь
эгоистична, что он превратил ее в куклу, живую куклу, а она, по
легкомыслию или по глупости, согласилась на эту оскорбительную роль
полу содержанки, полужены. Чтобы озлобиться, она пыталась вспомнить
все плохое в их совместной жизни. Пыталась и не могла. И постепенно
чувство решимости и враждебности уступало жалости к этому уже старому
человеку, для которого она была всем в этом большом и холодном мире.
- Что ты молчишь? - снова спросила она, но он даже не поднял
головы, уйдя в свое горе. И тогда, не выдержав, она встала перед ним
на колени, заплакала. Ей было жаль его, но больше всего жаль себя,
хотя во всем была виновата лишь сама.
Григорий Самойлович поднял голову:
- Я думаю, твое решение окончательно. Оно жестоко. Но я должен
был знать, что рано или поздно так будет. - Он усмехнулся. - Да,
недолго прожило мое счастье. Спасибо тебе за радость и горе, за все,
что ты принесла. - Голос его дрогнул, говорить было трудно. - Но
помни, в любой день, в любой час я буду ждать тебя. - Услышав
всхлипывания у двери, он взглянул туда и только сейчас увидел
стоявшую у портьеры плачущую Евдокию Андреевну. - Вот с ней и будем
ждать тебя в этом, твоем, доме, - сказал он. Стараясь быть спокойным,