"Леонид Сергеевич Соболев. Экзамен" - читать интересную книгу автора

мол, одних матросов послали учиться, будут кораблями командовать, флагманами
будут, а я, Вахраткин, так и помру где-нибудь в Пубалте старшим
инструктором... Может быть, дело обстоит гораздо более серьезно, и этот
глухой протест Вахраткина против академиков имеет совсем другие причины...
Стоявшая под мостиком волна завораживала взгляд. Она как бы прилипала к
кораблю, проносясь вместе с ним мимо остальной толщи воды, медленно изменяя
форму в гребне и в изгибе, но оставаясь все время той же - шипящей,
отороченной пузырьками белой пены. Люди меняются так же, оставаясь почти
теми же самыми, и черт его знает, что загнало им внутрь встречное течение
людей и событий? Вахраткина он хорошо помнит по Центробалту - боевой был
матрос, пришел со "Славы". А с кем он потом путался все эти годы? Почему он
так держится за командира? Почему так настроена против него часть
коммунистов?.. Волна стояла над мостиком неотрывно, как часть корабля, и
смотреть в ее живую глубину было спокойно и приятно, но почему-то безмерно
одиноко: корабль, волна и человек. Один.
Он пересилил себя и поднял взгляд к горизонту. Кронштадт приблизился.
Показались заводские трубы, наклонно вылез в небо кран, темным
четырехугольником выросла водокачка. Вечер спускался тихий и ясный. И оттого
ли, что на мостике стояла тишина, а может быть, оттого, что был уже
отчетливо виден Кронштадт, где на других кораблях такими же чужими и
одинокими чувствовали себя стажеры-академики, - но Белосельский ощутил вдруг
прилив сил и спокойствия. Ну что ж, еще один фронт без залпов и выстрелов,
фронт путаный и неопределенный: справа - трудноуловимое сопротивление
бывшего офицерства, слева - еще более скользкое сопротивление комиссара...
Но учиться самому и учить других - надо, как надо строить флот, оздоровлять
его и одновременно не забывать, что сперва отдаются не носовые тали, а
кормовые. Чепуха, мордокол с дворянчиком, явным саботажником...
В конце концов не на "Жоресе" кончается флот - есть Пубалт, есть
парткомиссия, там поймут и тали, и бой с артиллеристом и пощупают, чем дышит
комиссар Вахраткин, матрос и коммунист. Поход кончается, и все неприятности,
связанные с первым походом на чужом корабле, тоже кончаются.
Впереди показались входные буи рейда. Было еще совсем светло, и за
кормой небо не успело еще осыпать алых своих закатных перьев, а мигалки на
буях уже горели. Все должно делаться своевременно: мигалки - загораться до
темноты, наступление - начинаться до готовности противника. И артиллеристу
он насовал вовремя.
Он подозвал Плоткина, приказал доложить командиру, что миноносец входит
на рейд, и потом нажал кнопку аврального звонка. Трескучие колокола громкого
боя отозвались из-под мостика, топот ног по трапам нарушал мечтательную
тишину вечернего похода, и на полубаке закопошилась у шпиля хозяйственная
фигура боцмана.
"Жорес" подходил уже к воротам гавани, но командир все еще не подымался
на мостик. Белосельский усмехнулся. Конечно, это мелкая месть за
артиллериста: выйти в последний момент и не дать помощнику возможности
приготовить на корме что надо, чтобы потом, когда миноносец долго будет
подтягиваться кормой к стенке, иронически разводить руками в ответ на
приглашения командиров с соседних миноносцев и кивать на корму: "Возится,
мол, мой академик, никак чалки не заведет..." Послать, что ли, боцмана,
пусть пока там посмотрит...
- Товарищ боцман, - крикнул он на полубак, - подымитесь сюда!