"Леонид Сергеевич Соболев. Зеленый луч (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Ну вот... Пусть смотрит, как мы тут без него воевать будем...


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Живой и общительный характер Решетникова быстро располагал к нему
людей, и со стороны казалось, будто он всегда окружен друзьями. На самом
деле все, с кем он до сих пор сходился в училище и на крейсере, были ему
только приятели. С ними можно было шутить, спорить, говорить на тысячи
разнообразных тем и даже делиться многими своими мыслями и чувствами. Но ни
перед кем из них не хотелось раскрыть то глубокое и значительное, что
волновало душу и что приходилось поэтому обдумывать и переживать наедине с
самим собою.
А то глубокое и значительное, что волновало Решетникова, очень трудно
было выразить понятно.
Этого веселого, жизнерадостного, действительно молодого человека, как
будто очень уверенного в себе, на самом деле беспокоило неясное смутное
чувство непонимания чего-то самого главного в жизни. С какого-то времени он
ждал, что случится что-то, от чего все вдруг станет ясно и в темном сумраке
будущего вспыхнет то, к чему надо стремиться. Ему казалось, что откроется
это мгновенно, на таком же высоком подъеме чувств, какой он испытал в тот
давний полдень седьмого августа 1937 года, когда над краем степи висела
черная, вполнеба, туна и когда ему с совершенной ясностью "открылось", что
он должен стать флотским командиром и что другого дела ему в жизни нет.
Детство Решетникова прошло вдали от какого бы то ни было моря - на
Алтае, в животноводческом совхозе, где отец его работал зоотехником.
К этой деятельности Сергей Петрович обратился не случайно, а по
глубокому внутреннему убеждению, оставив для нее профессию врача. Он
буквально был помешан на приплодах и окотах, на выкормке и эпизоотиях и вел
серьезную научную работу по созданию новой породы овцы, пригодной для
северной казахской степи и предгорий Алтая. Уже много лет он терпеливо
скрещивал разные породы с обыкновенной казахской овцой, добиваясь от нее и
тонкорунности, и мясистости, и неприхотливости к погоде и корму. В это
далекое от поэзии занятие Сергей Петрович вкладывал столько душевной
страстности, что оно приобретало содержание философское и поэтическое:
назначение мыслящего человека он видел в том, чтобы охранять жизнь во всех
формах, заботливо раздувая чудесный ее огонек, вспыхнувший в любом существе,
и совершенствовать эти формы для блага людей, исправляя слепую природу. И
каждый раз, когда четвероногие его друзья радовали богатым прибавлением
семейства или удачным гибридом, в маленьком домике на краю совхоза было
ликование и необъятная Парфеновна, нянька Алеши, стряпуха и постоянный
лаборант отца, пекла пирог в честь очередной двойни или какого-нибудь
длинношерстного ягненка.
Поэтому в комнатах у них шагу нельзя было ступить, чтобы под ногами
что-то не заверещало или не заблеяло. Разнообразные отпрыски племенных
пород, дорогих сердцу Сергея Петровича, воспитывались в доме до тех пор,
пока пребывание их не начинало угрожать мебели или посуде. Тут были
ангорские козочки с печальными чистыми глазами и с копытцами, похожими на
хрупкие китайские чашечки; ягнята-линкольны с длинной волнистой шерсткой,
скользкой, как шелк; массивные, словно литые из какого-то небывалого