"Андрей Соболь. Мемуары веснущатого человека " - читать интересную книгу автора

НЕ ИНТЕЛЛИГЕНТ, А ПРОСТО ИЗМЫВАТЕЛЬ

На что всё это и без всякого сострадания к моему контуженному глазу
Мишель самым наглым образом сказал, что я веснущатый дурак, и что веснущатых
всегда били, даже с самых доисторических времён, и что человек с такими
веснушками никогда никакого приличного дела до конца не доведёт.
Возражать что-либо было неудобно и неловко, ибо действительно веснушки
у меня роковые, их на мне миллион, но у кого их не бывает? Но система моих
веснушек тем и примечательна, что каждому их, так сказать, семейству
соответствует одна крайне неприличная, размером с двугривенный; на лбу,
допустим, один двугривенный, на щеках по двугривенному; в общем и целом на
моём лице и на руках, а также и на шее как спереди, так и сзади, сиих
крупных роковых кружков не менее, чем на два с полтиной. Посему я и являюсь
человеком запоминательным, что нестерпимо и непереносно в период гражданской
войны, не говоря уже о противности для чужого глаза, и по причине чего я
перенёс немало страданий и отмечался ударами судьбы, и почему я очень много
грущу и тоскую, не находя себе психологического отдыха, что сейчас же доложу
в главе о моей личности.


МОЙ ВНЕШНИЙ И ВНУТРЕННИЙ МИР

Кстати сказать, это чересполосица моего лица и послужила главной
причиной того, что некогда дорогой мне крестьянский певец Алёша Кавун
подарил мне свою дружбу, чем скрасил однажды мою жизнь, где стройная
вереница неудач проходит по всем страницам моей жизненной повести.
И по сей день не знает оный друг, что есть я не что иное, как личность
без всякой прописки, пробравшаяся на свою законную родину, с нарушением,
однако, законов, установленных с высоты Совнаркома, и что хоть изволю я
попирать ногами дорогую мне мостовую Москвы твёрдо и бесстрашно, будто как
всякий уважающий себя и товарищей своих советский подданный, но шатаюсь и
трепещу каждый миг и в ногах своих не уверен, особенно в оживлённых и
воспрявших пунктах нашей красной столицы.
И по сей час не знает цитируемый мною друг, что, идя со мной рядом, как
бы с равным, он в то же время имел по правую руку от себя пренесчастное
человеческое создание, кого о полным правом гражданского долга может
задержать любой верный слуга социалистического отечества, но отнюдь не
сыщика царской охранки, каким званием господину Петру Письменному угодно
было меня погубить и каковой кличкой я снова узрел перед собой проклятые
двери на своём горестном пути.
И кому ведомо, что каждодневно, закончив свои суетные дела, я с
превеликим страхом пробираюсь в своё наибеднейшее жилище, которое
территориально примыкает к Собачьей площадке, откуда проходным двором есть
нелегальный путь в чёртов тупичок без имени и звания,- тупичок, и кончено. И
в таком тупичке, в плачевных антисанитарных условиях мы с Мишелем имеем свой
шаткий угол, где слева за матерчатой перегородкой прачка Анна Матвеевна
греет нас пламенем утюгов, свою молодую жизнь надрывая над буржуазными
манишками и кальсонами, а справа звучит пролетарский стук слесаря Маточкина,