"Чарльз Сноу. Возвращения домой" - читать интересную книгу автора

другому глазу. Но в поведении ее чувствовалось жадное любопытство
человека, столкнувшегося с чужим несчастьем.
- Она не в спальне, мистер Элиот, - прошептала экономка. - Она сделала
это в бывшей гостиной.
Случайно или намеренно Шейла выбрала эту комнату?
- Она оставила какие-нибудь письма? - тоже почти шепотом спросил я.
- Я ничего не нашла. Я, конечно, посмотрела вокруг, но не заметила в
комнате и клочка бумаги. Я понесла ей чай, мистер Элиот, постучала в дверь
спальни, никто не ответил, я вошла, но там никого не было...
Хотя миссис Уилсон хотела идти со мной, я поднялся наверх один.
Занавески в бывшей гостиной были задернуты не знаю кем, - быть может, это
сделала перед самым моим приходом миссис Уилсон. В комнате царил полумрак,
и меня охватил страх, уже знакомый мне: я испытал его в детстве, когда
вошел в комнату, где лежал мой умерший дед. Прежде чем взглянуть на Шейлу,
я раздвинул занавески; в комнату проник свинцовый свет пасмурного утра.
Наконец я заставил себя посмотреть на диван.
Она лежала на спине, одетая в кофту и юбку, которые обычно носила дома
днем; голова была чуть повернута к окну. Левая рука вытянулась вдоль тела,
а правая лежала на груди, причем большой палец был оттопырен. Черты ее
лица были как бы разглажены смертью, стали слегка расплывчатыми, словно
лицо ее было сфотографировано через прозрачную ткань; ее щеки никогда не
были впалыми, но теперь они стали округлыми, как у молодой девушки. Глаза
были открыты и казались огромными, а на губах застыла извиняющаяся,
жалкая, удивленная усмешка - так она улыбалась, когда не знала, как
поступить и восклицала: "Ах, черт возьми!"
С одной стороны подбородка - от принятых таблеток - тянулась засохшая
полоска слюны, словно она во сне пускала слюни.
Я долго не сводил с нее глаз. По выражению ее лица можно было понять
одно: момент смерти не был для нее трагическим или страшным. Я к ней не
прикоснулся; быть может, если бы она выглядела более несчастной, я бы это
сделал.
Около дивана стоял столик вишневого дерева, как и вечером в день
Мюнхена, когда она поставила на него флакон с аспирином для меня. Теперь
на нем валялся другой флакон, пустой и без пробки - она, наверное, уронила
ее на пол. Рядом с флаконом стоял стакан с водой, мутной от скопившихся за
ночь пузырьков воздуха. Больше ничего. Она принесла сюда только флакон и
стакан с водой.
Я принялся искать записку как заправский сыщик. В этой комнате, в
спальне, у себя в кабинете я осмотрел все конверты среди выброшенных бумаг
в надежде найти хоть строчку, оставленную родителям или мне. В ее сумке я
нашел ручку, но в ней не было чернил. Бумага на ее письменном столе была
совершенно чистой, Она умерла, не оставив ни слова.
Внезапно я испытал прилив гнева. Я смотрел на нее и злился. Я любил ее
всю свою жизнь; я потратил на нее годы зрелости; я ее любил, она была моей
собственностью, и мне было очень больно, что она ничего не оставила мне на
прощание.
В ожидании Чарльза Марча я не оплакивал Шейлу. Меня лишь терзала
мелочная обида на то, что она не подумала обо мне, мелочная обида да такой
же мелочный страх перед грядущими днями. Я ждал и волновался: меня пугала
встреча с Найтами, необходимость идти на работу, даже встреча с друзьями.