"Сергей Александрович Снегов. Норильские рассказы " - читать интересную книгу автора

того... Постой, сколько же мы с тобой не виделись? В тринадцатом в Женеве,
кажись, в последний раз схватывались, или, вру, в четырнадцатом? Четверть
века почти, нет, как хочешь, а накопилось за этот срок всякого - надо, надо
разобраться
Я услышал злой смешок Виктора Семеновича.
- Что-то память твоя ослабела, Михаил. Виделись мы с тобой и позже.
- Позже? На процессе эсеров, что ли? Да ведь не было тебя в зале.
Нарочно присматривался, кто из знакомых. Не было тебя.
- А зачем мне таскаться по судам? Встречались мы с тобой не в залах, а
в чистом поле - ты удирал, я нагонял. Забыл, как видно!
- А ты не ошибаешься, Виктор?
- Что мне ошибаться! Скажи, мил человек, не ты ли появился в Самаре в
восемнадцатом, когда Муравьев поднял восстание против советской власти?
Вижу, вижу, припоминаешь - и как глотку драли в разных Комучах, и как
Муравьева вашего - тю-тю!..
- Вам, положим, тоже досталось - чуть не рухнула ваша советская власть
от нашего удара на Волге!
- Не рухнула, однако. Так вот, припомни башкирскую степь и сельцо, из
которого твой отряд выбили на рассвете.
- Господи, неужто ты это был, Виктор?
- Кто же еще? Я с ночи узнал, что за деятель командиром в вашем отряде.
Ну, думаю, подведем итог женевским дискуссиям. Только ты лихо удрал. Одно
это ты и мог всегда - вовремя удирать.. Я метров на пятьдесят не догнал, по
имени звал, две пули выпустил вдогонку - нет, умчался.. Даже не обернулся
- Скажешь тоже - обернуться! Смертушка моя гналась за плечами. И голоса
твоего не слыхал, пули, точно, просвистели, одна за другой... Помню, спиной
трепетал вот-вот третья вопьется. Ты, выходит, тогда меня помиловал?
Не помиловал бы - патроны кончились, а шашкой не достал Но узнал тебя
сразу, хоть ты и обрядился во все французское или японское.
- Чешское. Чудесно, кстати, шьют чехи - добротно, ладно. Значит, это
был ты! Ну хорошо, что не обернулся! Лицо твое увидать в ту
минуту -непременно бы с коня слететь.. Между прочим, с того утреннего
сражения я забросил политическую деятельность. Письмо послал Владимиру
Ильичу, что гражданская резня мне не по душе.
- Письмо, если не ошибаюсь, ты написал не в восемнадцатом, а в двадцать
втором.
- Не ошибаешься, не ошибаешься! Память у тебя, Виктор,
энциклопедическая. Только напрасно ты меня ловишь на противоречиях. Письмо в
двадцать втором, а отход от боевой работы - с восемнадцатого. Именно в ту
страшную скачку по башкирской степи я и заклял себя - хватит в генералы
лезть, а садись на землю и показывай, чего стоят твои трудовые руки. А потом
уже не от страха, а совестью признал - вот она, моя судьбина: из праха
восстал, прахом, обрядив его во хлеб, питался, во прах возвратишься. Две
десятинки временные, на прокорм, два метра постоянных - для вечного
упокоения...
- Сейчас тоже такой совестью живешь?
- Хе-хе-хе! Глаз твой, Виктор,- копье! Пронзаешь насквозь. Сами же не
даете стать простым тружеником. В тюрьму вот приволокли - зачем? Я же ни
ухом, ни рылом - нет, оторвали от плуга. Какой ты, мол,
крестьянин-единоличник, ты политический деятель Хе-хе! Непременно ведь так