"Сергей Александрович Снегов. Норильские рассказы " - читать интересную книгу автора

Сейчас он зевал, сидя на койке и почесывая в бороде. Потом он поглядел
на новенького и стал медленно преображаться. Пораженный, почти напуганный
изменением всего его облика, я не мог оторвать от него глаз. Панкратов
выпрямился, напрягся, весь подобрался, как-то по-особому хищно, помолодел.
Потом он встал и тоже другой, легкой и быстрой походкой подошел к
задумавшемуся новому арестанту.
- Виктор! - сказал он.- Вот так встреча, друг ситный!
Новенький дико уставился на Панкратова.
- Ты? Позволь... Как же это - я с тобой?
Панкратов закивал головой. Он теперь и говорил по-иному, без
мужиковствующих интонаций и слов. У него, оказывается, был культурный
голос - голос образованного человека.
- Я, конечно... А что странного, дорогой Виктор Семенович? Разве мы с
тобой не сидели уже в одной камере больше года? История повторяется, дружок,
как учит ваш духовный отец Гегель. Только он немного вроде ошибся - что-то
повторение фарсом не отдает, каким он объявил все повторные драмы. Скорей
хоть и вторичная, но еще одна трагедия.
Новенький кинулся к двери и забарабанил кулаком. Сперва раскрылся
волчок, потом распахнулась фортка. Разозленный корпусной - он, похоже, и не
отходил от нашей камеры - закричал злым шепотом:
- Это еще что? Обструкцию устраиваете?
- Переведите меня в другую камеру! - потребовал новенький.- Я не могу
сидеть с этими людьми! Куда угодно, только отсюда!
- В санатории будете выбирать соседей, ясно! Немедленно возвращайтесь
на свою койку.
- Нет, послушайте! - настаивал в страшном волнении арестованный.-Этот
человек - член руководящего органа партии эсеров! Я не могу, не хочу с таким
контрреволюционером!..
- Все вы здесь контрики! - ответил корпусной и захлопнул фортку.
Панкратов молчаливо смеялся и в восторге бил себя по коленям,
прислушиваясь к спору у двери.
В этот вечер мы почти не разговаривали. Лукьянич лежал на своей койке
не шевелясь, может, спал, вернее - задумался, он часто так задумывался на
часы, без движений. Максименко пробовал вовлечь меня в военно-морскую игру
на бумаге, но расставлять карандашные крестики мне было противно, я вдруг
сызнова - это у меня с регулярностью повторялось каждые две-три
недели -почувствовал с тяжкою остротой, что крест поставлен на мне самом, на
всей моей жизни. Если таких людей, как этот Виктор Семенович, арестовывают,
на что могу надеяться я? Я тоже лег, уперся глазами в стену, о чем-то
бессмысленно мечтал, кому-то бессмысленно жаловался и плакал - одной душой,
без слез. Напротив меня сидел Панкратов. Он посмеивался, почесывал бороду,
молчаливо ликовал, готовился к чему-то важному. Я догадывался, к чему он
готовился.
А по камере метались Максименко и новенький. Максименко пробегал от
двери к окну и обратно по двадцати километров в день. Он ходил часами, ходил
как заведенный, все убыстряя шаг, почти бежал, он выражал себя ходьбой, как
иные жалобой или криком. Совнаркомовский деятель оказался таким же
неутомимым ходоком. Они согласно поворачивали у окна и у двери, стремительно
расходились в центре камеры и вновь поворачивали. Они ходили заложив руки за
спину, подняв вверх голову, так легче думалось - с задранной в потолок