"Сергей Александрович Снегов. Норильские рассказы " - читать интересную книгу автора

- Будет товарищ Сталин беседовать со всякой мразью! Вот вызовет
следователь, все жалобы изложите ему.
Он еще решительней двинулся к двери. Арестованный схватил его за руку,
потянул к себе.
- Нет, вы разберитесь, очень прошу!.. Ну хорошо, к товарищу Сталину
нельзя, но к Молотову? Соедините меня с Вячеславом Михайловичем - на
минутку, только на минутку! Я скажу, где я, одно это - где я!.. Чтобы знали
и побеспокоились...
- Повторяю, не успокоитесь, надену смирительную рубашку!
Между корпусным и новым заключенным встали стрелки. Глухо лязгнул
засов. Максименко сел ко мне на койку.
- Деятель! - шепнул он с уважением.- И будут же его лупить на допросах!
Не признаешь, что за фигура? Вроде портреты его печатались.
Теперь я узнал арестованного. Это был видный работник Совнаркома. На
торжественных приемах, важных совещаниях он выходил вместе с руководителями
партии и государства, стоял около них. Нет, он не был крупной фигурой,
крупную фигуру не впихнули бы в общую камеру, для них имелись одиночки,- он
был лишь неизменно рядом с крупными фигурами. Его лицо встречалось на
фотографиях среди других, более известных, оно примелькалось за много лет,
казалось непременным элементом приемов и совещаний - вот он, сгорбившийся,
растерянный, в расхристанной рубахе, с побезумевшими глазами - бывший "он",
бывший деятель, еще вчера ответственный работник, член комитетов и комиссий,
завтрашняя мишень для издевательств людей, возомнивших себя охранителями
революции!..
Мне стало невыразимо тяжело. Я не знал, какие преступления совершил
этот человек, совершил ли он их вообще. Я привык верить в таких
людей -рабочих, испытавших царские плети и ссылки, выстоявших против
свирепого напора контрреволюции... Что бы он ни совершил, этот человек, он
был одним из творцов нового государства - как же оно могло замахнуться на
него кулаком следователя? Нет, в самом деле, какую же чудовищную вину он
несет на себе, что так с ним поступили? Его ввергли к нам, не виновным ни
словом, ни мыслью против советской власти, но то были мы - сопляки,
мелочишка, с такими, как мы, и ошибки если не простительны, то возможны. Нас
просто слишком много - почти полторастамиллионная масса. Но он, нет, он же
другой, ошибки с ним немыслимы!
Я невесело сказал Максименко:
- Ладно - "лупить"... Не все тут сволочи - разберутся!
Максименко легко раздражался.
- Разберутся! По тюремному образцу тридцать седьмого года. Сперва
снесут голову, потом допытаются - чья!
Во время нашего разговора пробудился Панкратов. Он спал так крепко, что
не слыхал, как в камеру ввели новенького. Панкратов с удивительной легкостью
вмещал в себя по двадцати часов сна. Он спал ночью и днем, перед обедом и
после обеда. На допрос его еще не вызывали, он этим пользовался вволю. И
надо отдать ему справедливость - среди нас, измученных, дни в тоске
слоняющихся по камере, ночи мятущихся в бредовой бессоннице, он казался
словно человеком из иного мира. Он не трепетал и не терзался, ожидая
грозного вызова к следователю. Еда и сон занимали его куда больше, чем
обвинение. О своем деле он не говорил ничего - то ли и вправду не знал, то
ли искусно скрывал свое знание.