"Сергей Александрович Снегов. Норильские рассказы " - читать интересную книгу автора

позы. Пожилой арестант продолжал:
- Да, торжество философии идеализма, иначе не определить. Мы в
молодости учили: бытие определяет сознание, экономика порождает политику. И
вообще - производственный базис, производственные отношения, право,
идеология... И где-то там, на самом верху, на острие пирамиды - слово, как
зеркало реальной жизни. А слово вдруг стало сильней жизни, крепче экономики,
оно не зеркало, а реальный властитель бытия - командует, решает, безмерно,
яростно торжествует! Дикое царство слов, свирепая империя философского
идеализма! Кто вы такой, молодой человек? Враг народа, так вас
сформулировали. Всего два слова, а вся ваша жизнь отныне и навеки определена
этими двумя словами - ваши поступки, ваши планы, ваши творческие
возможности, даже любовь, даже семья. Троцкист, бухаринец, промпартиец,
уклонист, вредитель, предельщик, кулак, подкулачник, двурушник,
соглашатель... Боже мой, боже мой, всего десяток слове-чек, крохотный набор
ярлычков, а бытие огромного государства пронизано ими, как бетонный
фундамент железной арматурой! Какое торжество слова, даже не
слова -словечка! Мы боролись против философского идеализма, за грешную
материю жизни, а нас сокрушил возродившийся идеализм - самая мерзкая форма
идеализма, низменное, трусливое поклонение словечкам. Не упоение высоким
словом, а власть слова лживого, тупого - куда нереальней того идеального,
против которого мы, материалисты, восставали!
- Зачем вы мне это говорите? - спросил я.
- Да, зачем? - повторил он горько.- Впрочем, нет. Вы впервые судимы?
- Надеюсь, и в последний. А когда отменят несправедливый приговор, так
стану опять несудимым.
- Дай вам бог! Только до этого не скоро. А пока вам предстоит этап в
какую-нибудь далекую тюрьму, где будете отбывать заключение. Вы на этапах
еще не бывали, а я их столько прошел! И сейчас с этапа - по доносу мерзавца,
которого считал другом. Привезли, заклеймили новыми карающими словечками и
опять увезут. Одно заключение сменят на другое. Так вот -этап. На многих
командуют блатные. Вы для них "пятьдесят восьмая", "враг народа", а они
считают себя друзьями народа - аристократия по сравнению с вами. И с
радостью при случае поиздеваются над вами, облагораживают себя тем злом,
которое вам причинят,- отомстили, мол, врагу народа за то, что он народу
вредил. Бойтесь уголовников, молодой человек. Мой вам душевный совет:
заявитесь в камеру, где уголовников много, сейчас же вещевой мешок на стол:
половину - вам, половину - мне. Все же гарантия, что не изобьют и не
прирежут. А теперь, простите,- спать. Трудный был день сегодня, завтра будет
еще трудней.
Он повалился одетый на койку и почти сразу заснул. Дебрев осторожно
опустил ноги на пол и принял нормальное сидячее положение. Арестант в
верхней камере замолчал - вероятно, тоже заснул. Ни Дебрев, ни я не
засыпали. Он сидел угрюмый, о чем-то молчаливо размышлял, а я думал о
приговоре, о семье, оставленной на воле, о неведомой далекой тюрьме, где
предстояло отбывать заключение. И еще я думал о всевластии слов, с такой
горечью объявленной пожилым человеком, лежавшим на соседней койке. Я
вспомнил, что Мопассан когда-то писал, будто вся человеческая история для
него - это набор сменяющих одна другую хлестких фраз. "Я не мир к вам на
землю принес, но меч", "Кто ударит тебя в левую щеку, подставь правую",
"Пришел, увидел, победил", "Еще одна такая победа, и я потеряю все мое